— Думаю, что есть.
— Так не беспокойтесь.
— Значит, решено: в последнюю минуту вы явитесь мне на помощь, д’Эрбле?
— Я только расквитаюсь с вами за все, что вы сделали для меня, монсеньер.
— Поддерживать таких людей, как вы, господин д’Эрбле, обязанность финансиста.
— Если предупредительность — свойство финансиста, то милосердие — добродетель духовного лица. Но на этот раз действуйте сами, монсеньер. Вы еще не дошли до предела; когда наступит крайность, мы посмотрим.
— Это произойдет очень скоро.
— Прекрасно. А в данную минуту позвольте мне сказать, что ваши денежные затруднения очень огорчают меня.
— Почему именно в данную минуту?
— Потому что я сам собирался попросить у вас денег.
— Для себя?
— Для себя, или для своих, или для наших.
— Какую сумму?
— Успокойтесь! Сумма довольно кругленькая, но не чудовищная.
— Назовите цифру!
— Пятьдесят тысяч ливров.
— Пустяки!
— Правда?
— Разумеется, пятьдесят тысяч ливров всегда найдется. Ах, почему этот плут Кольбер не довольствуется такими суммами? Мне было бы гораздо легче. А когда вам нужны деньги?
— К завтрашнему утру. Ведь завтра первое июня.
— Так что же?
— Срок одного из наших поручительств.
— А разве у нас есть поручительства?
— Конечно. Завтра срок платежа последней трети.
— Какой трети?
— Полутораста тысяч ливров Безмо.
— Безмо? Кто это?
— Комендант Бастилии.
— Ах, правда; вы просите меня заплатить сто пятьдесят тысяч ливров за этого человека?
— Да.
— Но за что же?
— За его должность, которую он купил, или, вернее, мы купили, у Лувьера и Трамбле.
— Я очень смутно представляю себе это.
— Неудивительно, у вас столько дел. Однако я думаю, что важнее этого дела у вас нет.
— Так скажите же мне, для чего мы купили эту должность?
— Во-первых, чтобы помочь ему.
— А потом?
— Потом и себе самим.
— Как это себе самим? Вы смеетесь.
— Бывают времена, монсеньер, когда знакомство с комендантом Бастилии может считаться очень полезным.
— К счастью, я не понимаю ваших слов, д’Эрбле.
— Монсеньер, у нас есть свои поэты, свой инженер, свой архитектор, свои музыканты, свой типографщик, свои художники; нужно иметь и своего коменданта Бастилии.
— Вы думаете?
— Монсеньер, не будем строить иллюзий: мы ни за что ни про что можем попасть в Бастилию, его дорогой, — проговорил епископ, улыбаясь и показывая белые зубы, которые так пленили тридцать лет тому назад Мари Мишон.
— И вы думаете, что полтораста тысяч ливров не слишком дорогая цена за такое знакомство, д’Эрбле? Обыкновенно вы лучше помещаете свои капиталы.
— Придет день, когда вы поймете свою ошибку.
— Дорогой д’Эрбле, когда попадешь в Бастилию, тогда уже нечего надеяться на помощь старых друзей.
— Почему же, если расписки в порядке? А кроме того, поверьте мне, у этого добряка Безмо сердце не такое, как у придворных. Я уверен, что он будет всегда благодарен мне за эти деньги, не говоря уже о том, что я храню все его расписки.
— Что за чертовщина! Какое-то ростовщичество под видом благотворительности!
— Монсеньер, не вмешивайтесь, пожалуйста, в эти дела; если тут и ростовщичество, то отвечаю за него один я; а польза от него нам обоим; вот и все.
— Какая-нибудь интрига, д’Эрбле?
— Может быть.
— И Безмо участвует в ней?
— Почему же ему не участвовать? Бывают участники и похуже. Итак, я могу рассчитывать получить завтра пять тысяч пистолей?
— Может быть, хотите сегодня вечером?
— Это было бы еще лучше, я хочу отправиться в дорогу пораньше. Бедняга Безмо не знает, где я, и, наверное, теперь как на раскаленных угольях.
— Вы получите деньги через час. Ах, д’Эрбле, проценты на ваши полтораста тысяч франков никогда не окупят моих четырех миллионов! — проговорил Фуке, поднимаясь с кресла.
— Кто знает, монсеньер!
— Покойной ночи! Мне еще надо поговорить с моими чиновниками перед сном.
— Покойной ночи, монсеньер!
— Д’Эрбле, вы желаете мне невозможного.
— Значит, я получу пятьдесят тысяч ливров сегодня?
— Да.
— Тогда спите сном праведника! Доброй ночи, монсеньер!
Несмотря на уверенный тон, которым было произнесено это пожелание, Фуке вышел, качая головой и глубоко вздыхая.