— Что ты хочешь сказать?
— О, ваше величество обладаете достаточно тонким умом, чтобы самостоятельно догадаться и избавить меня, таким образом, от затруднения назвать…
— Ты прав. Принцесса!
— Ах! — вздохнул Сент-Эньян.
— Принцесса, которая обеспокоена твоим переездом.
— Принцесса, которая располагает ключами от комнат всех своих фрейлин и которая достаточно могущественна, чтобы открыть то, чего, кроме вашего величества и ее высочества, никто не мог бы открыть.
— И ты думаешь, что моя сестра заключила союз с Бражелоном?
— Да, ваше величество, да…
— И даже сообщила ему все эти тонкости?
— Быть может, она сделала даже больше.
— Больше… Договаривай.
— Быть может, она сама проводила его.
— Куда? Вниз? К тебе?
— Вы думаете, что это невозможно, ваше величество?
— О!
— Слушайте, ваше величество. Вы знаете, что принцесса любит духи?
— Да, эту привычку она переняла у моей матери.
— И в особенности вербену?
— Да, это ее излюбленный запах.
— Так вот, моя квартира благоухает вербеной.
Король задумался, потом, помолчав немного, сказал:
— Почему бы принцессе Генриетте становиться на сторону Бражелона и проявлять враждебность ко мне?
Произнося эти слова, на которые де Сент-Эньян легко мог бы ответить: «женская ревность», король испытывал своего друга, стараясь проникнуть в глубину его души, чтобы узнать, не постиг ли он тайны его отношений с невесткой. Но де Сент-Эньян был незаурядным придворным и не решался по этой причине входить в семейные тайны.
К тому же он был достаточно близким приятелем муз, чтобы не задумываться — и притом весьма часто — над печальной судьбою Овидия[*], глаза которого пролили столько слез во искупление вины, состоявшей в том, что им довелось увидеть во дворце Августа неведомо что. И так как он обнаружил свою проницательность, доказав, что вместе с Бражелоном в его комнате побывала также принцесса, ему предстояло теперь расплатиться с лихвой за собственное тщеславие и ответить на поставленный прямо и определенно вопрос: «Почему принцесса стала на сторону Бражелона и проявляет враждебность ко мне?»
— Почему? Но ваше величество забываете, что граф де Гиш — лучший друг виконта де Бражелона.
— Я не вижу тут связи.
— Ах, простите, ваше величество! Но я думал, что господин де Гиш также большой друг принцессы.
— Верно! Все ясно. Удар нанесен оттуда.
— А чтобы его отразить, не думает ли король, что следует нанести встречный удар?
— Да, но не такой, какие наносятся в Венсенском лесу, — ответил король.
— Ваше величество забываете, что я дворянин и что меня вызвали на дуэль.
— Это тебя не касается.
— Меня ждут близ Меньших Братьев, ваше величество, и ждут больше часа; и так как в этом виноват я и никто другой, то я навлеку на себя бесчестье, если не отправлюсь туда, где меня ожидают.
— Честь дворянина прежде всего состоит в повиновении королю.
— Ваше величество!..
— Приказываю тебе остаться.
— Ваше величество…
— Повинуйся!
— Как прикажете, ваше величество.
— Кроме того, я хочу расследовать эту историю, хочу дознаться, как посмели с такою неслыханной дерзостью обойти меня, как посмели проникнуть в святилище моей любви. И не тебе, де Сент-Эньян, наказывать тех, кто решился на это, ибо не на твою честь они покусились; моя честь — вот что задето!
— Умоляю ваше величество не обрушивать вашего гнева на виконта де Бражелона; в этом деле он, быть может, погрешил против благоразумия, но в остальном его поведение честно и благородно.
— Довольно! Я сумею отличить правого от виноватого! Мне не помешает в этом даже самый безудержный гнев. Но ни слова принцессе!
— Что же мне делать с виконтом де Бражелоном? Он будет искать меня и…
— Я поговорю с ним сегодня же или сам, или через третье лицо.
— Еще раз умоляю ваше величество о снисходительности к нему.
— Я был снисходительным достаточно долго, граф, — нахмурился Людовик XIV. — Пришло время, однако, показать некоторым лицам, что у себя в доме хозяин все-таки я!
Едва король произнес эти слова, из которых с очевидностью вытекало, что к новой обиде присоединились воспоминания и о былых, как на пороге его кабинета появился слуга.
— Что случилось? — спросил король. — И почему входят, хотя я не звал?
— Ваше величество, — сказал слуга, — приказали мне раз навсегда впускать к вам графа де Ла Фер, когда у него будет надобность переговорить с вами.
— Дальше?
— Граф де Ла Фер просит принять его.
Король и де Сент-Эньян обменялись взглядами, в которых было больше беспокойства, чем удивления. Людовик на мгновение заколебался, но, почти сразу приняв решение, обратился к де Сент-Эньяну:
— Пойди к Луизе и сообщи ей обо всем, что затевается против нас; не скрывай от нее, что принцесса возобновляет свои преследования и что она объединилась с людьми, которым лучше было бы оставаться нейтральными.
— Ваше величество…
— Если эти вести испугают Луизу, постарайся успокоить ее. Скажи, что любовь короля — непробиваемый панцирь. Если она знает уже обо всем (а я предпочел бы, чтобы это было не так) или уже подверглась с какой-нибудь стороны нападению, скажи ей, де Сент-Эньян, — добавил король, содрогаясь от гнева и возбуждения, — скажи ей, что на этот раз я не ограничусь тем, что буду защищать ее от нападок, я отомщу, и отомщу так сурово, что отныне никто не посмеет даже взглянуть на нее!
— Это все, ваше величество?
— Все. Иди к ней сейчас же и сохраняй верность — ты, живущий в этом аду и не имеющий, как я, надежды на рай.
Де Сент-Эньян рассыпался в изъявлениях преданности. Он приложился к руке короля и, сияя, вышел из королевского кабинета.
XVIII. Король и дворянство
Людовик тотчас же взял себя в руки, чтобы приветливо встретить графа де Ла Фер. Он догадывался, что граф прибыл сюда не случайно, и смутно предчувствовал значительность этого посещения. Ему не хотелось, однако, чтобы человек таких безупречных манер, такого тонкого и изысканного ума, как Атос, при первом же взгляде заметил в нем нечто, способное произвести неприятное впечатление или выдать, что король расстроен.
И только убедившись в том, что внешне он совершенно спокоен, молодой король велел ввести графа. Спустя несколько минут явился Атос, облаченный в придворное платье и надевший все ордена, которые он один имел право носить при французском дворе. Он вошел с таким торжественным, таким величавым видом, что король, взглянув на него, сразу же получил возможность судить, был ли он прав или ошибся в своих предчувствиях.
Людовик сделал шаг навстречу Атосу и, с улыбкой протянув ему руку, над которою тот склонился в позе полной почтительности, торопливо сказал:
— Граф де Ла Фер, вы такой редкий гость у меня, что видеть вас — большая удача.
Атос поклонился еще раз:
— Я желал бы иметь счастье всегда находиться при вашем величестве.
Этот ответ и особенно тон, которым он был произнесен, означали с полною очевидностью: «Я хотел бы находиться среди советников короля, чтобы оберегать его от ошибок».
Король это почувствовал и, решив обеспечить себе вместе с преимуществом своего положения также и то преимущество, которое порождается спокойствием духа, произнес бесстрастным и ровным голосом:
— Я вижу, что вам нужно поговорить со мной.
— Не будь этого, я не решился бы предстать перед вашим величеством.
— Начинайте же, сударь, мне не терпится удовлетворить вас возможно скорее.
Король сел.
— Я уверен, — слегка волнуясь, ответил Атос, — что ваше величество удовлетворит все мои притязания.
— А, — произнес с некоторым высокомерием в голосе король, — вы пришли ко мне с жалобой?