– Похуже? Что же такое?
– Ты молодой, доверчивый, милый… Как бы я хотел быть на твоем месте! Двадцать четыре года, ни одной морщины на лбу, а в голове – никаких забот, кроме, пожалуй, сердечных… Ах, Рауль, пока еще тебе не улыбались короли и не поверяли своих тайн королевы, покаты не похоронил двух кардиналов – тигра и лисицу, пока ты не испытал… Но к чему весь этот вздор?.. Нам надо расстаться, Рауль!
– Как вы опечалены!
– Да, дело-то не шуточное… Слушай, я хочу дать тебе серьезное поручение.
– Я вас слушаю, любезный д'Артаньян.
– Предупреди отца о моем отъезде.
– Вы уезжаете?
– Скажи отцу, что я уехал в Англию и живу там в своей усадьбе.
– В Англию!.. А королевский приказ?
– Твоя наивность не знает предела. Ты воображаешь, что я пойду в Лувр и сам отдамся в лапы этого коронованного волчонка?
– Волчонка? Короля? Ах, шевалье, вы сходите с ума!
– Напротив, я никогда не был так умен, как сейчас. Значит, ты не знаешь, что хочет сделать со мной этот достойный сын Людовика Справедливого?.. Но, черт возьми, таковы уже правила политики!.. Он хочет упрятать меня в Бастилию…
– За что же? – вскричал Рауль, пораженный тем, что услышал.
– За что? А за то, что я высказал ему когда-то в Блуа… Я погорячился тогда, и он не забыл…
– Что же вы сказали ему?
– Что он скуп, глуп и труслив.
– Боже мой! Неужели такие слова могли вырваться у вас?
– Слова, может быть, были не те, но смысл именно такой.
– Но король мог арестовать вас тогда же!
– А кому бы он приказал? Ведь я командовал тогда мушкетерами; я должен был сам отвести себя в тюрьму. На это я никак бы не согласился и стал бы сопротивляться самому себе. А потом я уехал в Англию, и д'Артаньяна как не бывало. Теперь кардинал умер или умирает. Узнали, что я здесь, в Париже, и вот меня хватают.
– Так кардинал был вашим покровителем?
– Кардинал знал меня. Кое-что ему было известно обо мне, а мне о нем… Мы ценили друг друга… Когда же он отдавал дьяволу душу, то, должно быть, посоветовал Анне Австрийской спрятать меня в надежное место. Иди скорее к отцу и расскажи ему обо всем. Прощай!
– Дорогой д'Артаньян, – сказал Рауль, печально посмотрев в окно. – Вы не можете даже бежать.
– Почему?
– Там внизу вас ожидает офицер из швейцарцев.
– Ну так что?
– Он арестует вас.
Д'Артаньян расхохотался.
– О, я знаю, вы будете сопротивляться, сразитесь с ним, одолеете его, но ведь это бунт, а вы офицер и должны соблюдать дисциплину.
– Какой ты еще ребенок! Черт возьми! Сколько благородства и рассудительности! – воскликнул д'Артаньян.
– Вы согласны со мной?
– Да, но я не пойду на улицу, где стоит этот дуралей, а исчезну через заднюю калитку. У меня в конюшне лошадь, и притом хорошая. Я загоню ее мои средства позволяют мне это – и, меняя лошадей, доберусь до Булони за одиннадцать часов. Я знаю дорогу… Скажи только отцу, Рауль…
– Что?
– Передай ему… что то, о чем он знает, спрятано у Планше… все, кроме одной пятой…
– Но берегитесь, шевалье. Если вы убежите, то скажут… что вы струсили.
– Кто посмеет сказать это?
– Да хотя бы сам король.
– Что же? Он скажет правду… я действительно боюсь.
– И потом… что вы признали себя виновным…
– В чем?
– В преступлениях, в которых вас обвинят.
– Опять правда!.. Так ты советуешь мне просто отправиться в Бастилию?
– Граф де Ла Фер посоветовал бы то же самое.
– Черт возьми, я и сам это знаю, – сказал д'Артаньян в раздумье. – Ты прав, мне не следует бежать. Однако если меня засадят в Бастилию?..
– Мы освободим вас, – отвечал Рауль спокойно и твердо.
– Черт возьми! – вскричал д'Артаньян, беря Рауля за обе руки. – Ты отлично сказал, друг мой! Настоящий Атос! Хорошо, я иду! Не забудь моего последнего поручения!
– Кроме одной пятой, – повторил Рауль.
– Да, ты славный юноша. Прибавь еще, что если вы не освободите меня из Бастилии и я умру там… такие случаи бывали, а я буду скверным узником, хоть человек я и не плохой… то три пятых я оставляю тебе, а одну пятую твоему отцу.
– Шевалье!
– Черт возьми! От заупокойной я вас освобождаю.
Д'Артаньян снял со стены перевязь, прицепил шпагу, взял шляпу, к которой было приколото новое перо, и протянул руки Раулю. Тот бросился в его объятия.
Проходя по лавке, мушкетер взглянул на приказчиков, которые смотрели на эту сцену со смешанным чувством гордости и страха; затем, запустив руку в ящик с коринкою, он направился к офицеру, который с видом философа ждал у дверей лавки.
– Ба, знакомое лицо! Это вы, Фридрих? – весело вскричал мушкетер. Эге, мы начинаем арестовывать друзей!
– Арестовывать! – прошептали приказчики.
– Здравствуйте, господин д'Артаньян, – сказал швейцарец.
– Должен ли я вам отдать свою шпагу? Предупреждаю, что она длинная и тяжелая. Оставьте мне ее до Лувра: у меня глупый вид, когда я иду по улице без шпаги, а у вас будет еще глупее, если вы пойдете с двумя шпагами.
– Король ничего не говорил об этом, – ответил швейцарец. – Можете оставить шпагу при себе.
– Очень милостиво со стороны короля. Идем!..
Фридрих не любил разговаривать, а д'Артаньяну было не до разговоров.
От лавки Планше до Лувра было недалеко, и они в десять минут дошли до дворца.
Наступил вечер.
Швейцарец ввел д'Артаньяна в приемную перед кабинетом короля, затем раскланялся и вышел, не сказав ни слова.
Не успел еще д'Артаньян понять, почему у него не отобрали шпаги, как дверь кабинета растворилась, и камердинер позвал:
– Господин д'Артаньян!
Мушкетер приосанился и вошел в кабинет с самым беззаботным видом. Король сидел у стола и писал. Он не обернулся на шаги мушкетера, даже не поднял головы. Д'Артаньян дошел до середины комнаты и, видя, что король не хочет замечать его, – а это не сулило ничего хорошего, – повернулся спиной к Людовику и принялся рассматривать фрески на стенах и трещины на потолке.
Этот маневр сопровождался безмолвным монологом: «А, ты хочешь унизить меня, ты, которого я знал малышом, которого я спас, как сына, которому служил, как богу, иначе говоря – совершенно бескорыстно! Погоди, погоди, ты увидишь, на что способен человек, который певал гугенотские песни при кардинале, при настоящем кардинале!»