А разве это так неосуществимо? Разве король не мог бы сделать меня герцогом и маршалом, как его отец, Людовик Тринадцатый, сделал герцогом и коннетаблем Альбера де Люиня? Разве я не так же храбр, да и притом еще гораздо умнее, чем этот дурак из Витри?
Ах, моим успехам помешает то, что я слишком умен.
Но, к счастью, если на свете есть справедливость, судьба должна меня еще вознаградить. Она у меня в долгу за все, что я сделал для Анны Австрийской, и обязана возместить мне все то, чего Анна Австрийская не сделала для меня.
Теперь я в ладах с королем – королем, который как будто хочет царствовать. Да утвердит его бог в этом счастливом намерении! Ведь если он станет царствовать, то будет нуждаться во мне, а если будет нуждаться, то поневоле сдержит свое обещание…»
«А теперь займемся сердцем… Ах, несчастный, – прошептал д'Артаньян с горькой усмешкой. – Ты воображал, что не имеешь сердца? А оно есть, неудачный ты царедворец, да еще и очень непокорное!
Оно громко говорит в пользу Фуке. А между тем кто такой Фуке в сравнении с королем? Заговорщик, который даже не старается скрыть своих замыслов. И какое прекрасное оружие дал он мне против себя! Но его ум и любезность вложили это оружие в ножны. Вооруженный мятеж… Ведь Фуке устроил вооруженный мятеж… Король лишь смутно подозревает Фуке в глухом возмущении, но я-то знаю и могу доказать, что Фуке виновен в пролитии крови подданных короля.
Да, я знаю это и молчу. А глупое сердце требует еще чего-то в ответ на его любезность, в благодарность за выдачу авансом пятнадцати тысяч ливров, за подаренный перстень в тысячу пистолей, за улыбку, в которой было столько же горечи, сколько благосклонности. И вот я спасаю ему жизнь…»
«Ну, теперь, я надеюсь, – продолжал рассуждать д'Артаньян, – мое глупое сердце может успокоиться и считать, что поквиталось с господином Фуке.
Отныне король – мое солнце, и, раз с господином Фуке сердце мое поквиталось, горе тому, кто осмелится заслонить это солнце… Итак, вперед, за его величество короля Людовика Четырнадцатого!»
Окончив размышления, д'Артаньян пустил вскачь лошадь, которая плелась шажком, пока он был погружен в свои думы.
Хотя Зефир был прекрасным конем, однако он все-таки не мог бежать без остановки. На другой день после отъезда из Парижа д'Артаньян оставил его в Шартре, у своего приятеля, содержателя гостиницы, и расстояние между Шартром и Шатобрианом проехал на почтовых лошадях.
Последний город был настолько отдален от берега, что никто не мог догадаться, едет д'Артаньян к морю или нет, и в то же время настолько отдален от Парижа, что никто не мог заподозрить в д'Артаньяне посланца его величества Людовика XIV.
В Шатобриане д'Артаньян отказался от услуг почты и купил себе лошадь, такую жалкую на вид, что сесть на нее всякий офицер счел бы для себя позором. За исключением масти, эта лошадь сильно напоминала д'Артаньяну того знаменитого оранжевого коня, с которым он, вернее, на котором он вступил в свет. Впрочем, на нее сел уже не д'Артаньян, а простой горожанин в кафтане серо-стального цвета и коричневых штанах – нечто среднее между светским и духовным лицом; сходство с последним усиливала большая черная шляпа, надетая поверх потертой бархатной скуфейки. Д'Артаньян был без шпаги, только с толстой палкой на шнуре, висевшей на руке; под плащом, на всякий случай, он спрятал хороший кинжал длиною в десять дюймов.
Новая лошадь, купленная в Шатобриане, довершила перерождение. Д'Артаньян назвал ее Хорьком.
– Уж если я Зефира заменил Хорьком, – сказал себе д'Артаньян, – мне следует изменить и собственное имя. Из д'Артаньяна я стану просто Аньяном: это имя больше подходит к моему серому платью, круглой шляпе и потертой скуфейке.
Д'Артаньян пустился в путь на Хорьке, пробегавшем резвой иноходью добрых двенадцать лье в день благодаря своим сильным и тонким ногам, которые разглядел под густой шерстью опытный глаз д'Артаньяна.
Дорогой наш путник изучал холодный, неприветливый край, по которому он проезжал, придумывая благовидный предлог, чтобы попасть на Бель-Иль и осмотреть там все, не возбуждая подозрений.
По мере приближения к Бель-Илю д'Артаньян все более убеждался в трудности возложенного на него поручения.
В Бретани, в этом отдаленном старом герцогстве, которое в те времена не было – да и теперь еще не стало – французским, народ не знал французского короля; больше того – не хотел его знать. Из политики простые люди усвоили одно-единственное: прежних герцогов не стало, и вместо них неограниченно царили местные сеньоры. Над сеньорами – бог, которого никогда не забывали в Бретани. Из всех сеньоров, владельцев замков и колоколен, самым могущественным, богатым, а главное – популярным, был Фуке, владелец Бель-Иля.
Даже здесь, поблизости, таинственный остров был окружен легендами. Не каждый мог туда проникнуть. Остров, в шесть лье длиною и в шесть шириною, был ленным владением, долго внушавшим народу почтение, потому что он был связан с именем де Реца, которое наводило здесь страх.
Уединенное положение Бель-Иля на расстоянии шести лье от французского берега делало его совершенно независимым, подобно тем величественным кораблям, которые, пренебрегая гаванями, смело бросают якорь среди океана.
Д'Артаньян разузнал все это, ничем не выдавая своего удивления. Он узнал также, что самые точные сведения о Бель-Иле можно добыть в Рош-Бернаре, довольно крупном городе, расположенном в устье Вилены. Может быть, оттуда ему удастся пробраться в Бель-Иль, а не то он проедет через солончаки в Геранд или Круазик и подождет там удобного случая переправиться на Бель-Иль. После отъезда из Шатобриана Д'Артаньян убедился, что для Хорька не было ничего невозможного, когда им управлял Аньян.
Прибыв в Рош-Бернар, мушкетер остановился в гостинице, где спросил себе на ужин жареного чирка, бретонских лепешек и сидра, еще более бретонского, чем все остальное.
Глава 19.
Д'АРТАНЬЯН ЗНАКОМИТСЯ С ПОЭТОМ, КОТОРЫЙ СДЕЛАЛСЯ НАБОРЩИКОМ, ЧТОБЫ ПЕЧАТАТЬ СВОИ СТИХИ