— И тогда вас ждет неудача?
— О, эти дамы срывают любые переговоры, если только эти переговоры ведутся не ими.
— Знаете, какая мысль осенила меня?
— Нет. Поделитесь ею.
— Мне кажется, что, поискав хорошенько возле себя, вы, быть может, нашли бы советницу, которую повезли бы с гобой к королю и которая своим красноречием победила былую волю семи остальных.
— Это действительно удачная мысль, ваше величество, и я уже думаю, кто бы мог подойти к этой роли.
— Подумайте, и вы найдете, конечно.
— Надеюсь.
— Необходимо, чтобы это была красивая женщина: ведь приятное лицо стоит большего, чем безобразное, разве не так?
— Безусловно.
— Нужен живой, смелый, находчивый ум.
— Разумеется.
— Нужна знатность… ее, впрочем, требуется не так уж много, ровно столько, чтобы без неловкости подойти к королю, но не столько, чтобы знатность происхождения могла сдерживать в стеснять.
— Очень справедливо.
— И… надо, чтобы она хоть немного умела говорить по-английски.
— Бог мой! Кто-нибудь вроде мадемуазель де Керуаль, например, — оживленно проговорила принцесса.
— Ну да, вот вы и нашли… ведь это вы сами нашли, сестра моя, — обрадовался Людовик XIV.
— Я увезу ее, и я думаю, что ей не придется жаловаться на это.
— Конечно, нет; поначалу я назначу ее полномочною обольстительницей, а затем к ее титулу присоединю и поместья.
— Превосходно.
— Я уже вижу вас в дорожной карете, дорогая сестрица, и совершенно утешенной во всех ваших печалях.
— Я уеду при соблюдении двух условий. Первое — я должна знать, какого рода переговоры я буду вести.
— Сейчас сообщу. Вы знаете, что голландцы ежедневно в своих газетах поносят меня; их республиканские замашки я дольше терпеть не намерен. Я не люблю республик.
— Это понятно, ваше величество.
— Я с досадою вижу, что эти владыки морей (это они сами себя так величают) мешают французской торговле в Индии и их корабли вскоре вытеснят нас из всех европейских портов; подобная сила, и притом в таком близком соседстве, мне очень не по душе, дорогая сестра.
— Но ведь они ваши союзники?
— Вот почему они поступили весьма опрометчиво, выбив медаль, которая изображает Голландию, останавливающую, как Иисус Навин, солнце, и снабдив ее надписью: «Солнце, остановись предо мною». Это отнюдь не по-братски, не так ли?
— А я думала, что вы уже забыли про этот пустяк.
— Я никогда ничего не забываю, сестра моя. И если мои подлинные друзья, каков ваш брат Карл, захотят присоединиться ко мне…
Принцесса задумалась.
— Послушайте, — сказал Людовик XIV, — можно поделить владычество над морями, и раз Англия терпела уже подобный раздел, то разве я хуже голландцев?
— Этот вопрос будет обсуждать с королем Карлом мадемуазель де Керуаль.
— А в чем состоит ваше второе условие, сестра моя?
— В согласии принца, моего мужа.
— Оно будет дано.
— Тогда я еду, брат мой.
Услышав эти слова, Людовик XIV повернулся к тому углу зала, где находились Кольбер с Арамисом и д'Артаньяном, и подал своему министру условленный знак.
Тогда Кольбер, резко прервав начатый разговор, обратился к Арамису:
— Господин посол, давайте поговорим о делах.
Д'Артаньян тотчас же удалился. Од подошел к камину, откуда можно было услышать все то, что король будет говорить своему брату, который в сильнейшем беспокойстве направлялся ему навстречу.
Лицо короля оживилось. На нем была видна непреклонная воля, которой во Франции уже никто не перечил и которая вскоре не будет встречать отпора во всей Европе.
— Принц, — заявил король своему брату, — я недоволен шевалье де Лорреном. Вы его покровитель, посоветуйте ему в течение нескольких месяцев попутешествовать.
Словно снежная лавина в горах, эти слова свалились на принца, обожавшего своего фаворита и сосредоточившего на нем всю свою нежность.
Он воскликнул:
— Чем шевалье мог разгневать ваше величество?
И бросил яростный взгляд на принцессу.
— Я сообщу вам об этом, когда он уедет, — отвечал невозмутимо король.
— А также когда принцесса, ваша супруга, отбудет в Англию.
— Принцесса в Англию! — пробормотал пораженный изумлением принц.
— Через неделю, брат мой, а куда мы с вами поедем, я оповещу вас позднее.
И, подарив принца улыбкой, чтобы подсластить горечь двух столь внезапных известий, король круто повернулся на каблуках и отошел от него.
В это время Кольбер продолжал разговор с герцогом д'Аламеда.
— Сударь, — сказал Кольбер Арамису, — пришло время, когда нам подобает внести полную ясность в отношения между нашими странами. Я помирил вас с королем, я не мог поступить иначе по отношению к такому выдающемуся человеку, как вы; но так как и вы проявляли порою дружеские чувства ко мне, то теперь и вам представляется случай доказать их искренность.
Впрочем вы более француз, чем испанец. Ответьте мне с полною откровенностью: можем ли мы рассчитывать на нейтралитет Испании, если нами будут предприняты кое-какие действия против Голландии?
— Сударь, — отвечал Арамис, — интересы Испании не оставляют ни малейших сомнений. Возбуждать Европу против Голландии, к которой в моей стране существует старинная ненависть из-за завоеванной ею свободы, такова наша политика, ставшая традиционною: но король Франции находится в союзе с Голландией. Затем вам, конечно, известно, что война с этой страной была бы войною да море, которую Франция, мне кажется, не в состоянии успешно вести.
Кольбер, обернувшись в этот момент, увидел д'Артаньяна, который искал себе собеседника на время разговора короля с принцем.
Кольбер позвал его и шепотом сказал Арамису:
— Мы можем продолжать в присутствии господина д'Артаньяна?
— О, разумеется! — ответил испанский посол.
— Мы только что говорили с герцогом д'Аламеда, что война против Голландии была бы войною на море.
— Это очевидно, — согласился мушкетер.
— А что вы думаете об этом, господин д'Артаньян?
— Я думаю, что, для того чтобы вести эту морскую войну, нам потребовалась бы сильная сухопутная армия.
— Как вы сказали? — спросил Кольбер, решив, что ослышался.
— Почему сухопутная? — удивился Арамис.
— Потому что короля побьют на море, если англичане не помогут ему, а будучи побит на море, он будет быстро лишен портов, которые захватят голландцы, и всего королевства, в которое хлынут испанцы.
— А если испанцы останутся строго нейтральными? — поинтересовался Арамис.
— Они будут нейтральны, пока король будет сильнее противника, — отвечал Д'Артаньян.
Кольбер был восхищен этою прозорливостью, которая если уж касалась какого-нибудь вопроса, то освещала его до конца. Арамис улыбнулся. Он знал, что в дипломатии д'Артаньян в учителях не нуждается.
Кольбер, как все тщеславные люди носившийся со своими фантазиями и уверенный в том, что они завершатся успехом, между тем продолжал:
— А кто вам сказал, господин д'Артаньян, что у короля нет сильного флота?
— О, я не вникал в подробное рассмотрение вопроса о королевском флоте. Я неважный моряк. Как все нервные люди, я ненавижу море; однако я думаю, что Франция, будучи приморской страной, обзавелась бы и моряками, если бы у нее было достаточно кораблей.
Кольбер вытащил из кармана небольшую продолговатую тетрадку, разграфленную на две части. С одной стороны были записаны названия кораблей; с другой — количество пушек на них и численность экипажей.
— Мне пришло в голову то же самое, что и вам, — обратился он к д'Артаньяну, — и я велел сделать список тех кораблей, которые мы недавно добавили. Всего тридцать пять кораблей.
— Тридцать пять кораблей? Непостижимо! — вскричал д'Артаньян.