Первое, что заметил д'Артаньян после того, как взглянул на прекрасные деревья, на майское солнце, золотившее зеленые холмы, на тенистые леса, тянувшиеся к Компьену, был огромный ящик на колесах; два лакея подталкивали его сзади, а другие два тащили спереди. В ящике помещалось нечто странное, зеленого и золотого цвета. Издалека оно представлялось какой-то бесформенной массой. Когда ящик немного приблизился, содержимое его стало походить на огромную бочку, обтянутую зеленым сукном с галунами; еще ближе оно оказалось человеком, неуклюжим толстяком, нижняя часть туловища которого расползлась внутри ящика, заполнив все его пространство; наконец, подъехав, этот толстяк обернулся Мушкетоном. Да, это был Мушкетон, разжиревший и состарившийся, с седыми волосами и красным, как у паяца, лицом.
– Клянусь богом, – воскликнул д'Артаньян, – это наш добрый, милый Мушкетон!
– А! – вскричал толстяк. – Какая радость! Какое счастье! Господин д'Артаньян!.. Стойте, дураки!
Последние слова относились к лакеям, которые везли его. Ящик остановился, и все четыре лакея с военной четкостью разом сняли шляпы, украшенные галуном, и стали в ряд за ящиком.
– Ах, господин д'Артаньян! – сказал Мушкетон. – Как бы я желал обнять ваши колени! Но я не могу двигаться, как вы изволите видеть.
– Что же это, от старости?
– О нет, сударь, не от старости, а от болезней, от горестей!
– От горестей? – повторил д'Артаньян, подходя к ящику. – Что, ты с ума сошел, добрый друг? Слава богу, ты здоров, как трехсотлетний дуб.
– Ах, а ноги-то, господин д'Артаньян, а ноги-то? – простонал верный слуга.
– Что же?
– Ноги не хотят меня носить.
– Неблагодарные! А ведь ты, верно, очень хорошо кормишь их, Мушкетон?
– Увы, сударь, да! Они не могут пожаловаться на меня в этом отношении, – вздохнул Мушкетон. – Я всегда делал все, что мог, для своего тела; ведь я не эгоист. – И Мушкетон опять вздохнул.
«С чего это он так? Может быть, тоже хочет стать бароном», – подумал д'Артаньян.
– Боже мой! – продолжал Мушкетон, выходя из задумчивости. – Как монсеньер будет рад, узнав, что вы вспомнили о нем.
– Добрый Портос! – вскричал д'Артаньян. – Я горю желанием обнять его!
– О, – сказал Мушкетон с чувством. – Я, разумеется, не премину написать ему. Сегодня же и немедля.
– Так он в отсутствии?
– Да нет же, господин.
– Так где же он, близко или далеко?
– О, если б я знал, господин…
– Черт возьми! – вскричал мушкетер, топнув ногой. – Ужасно мне не везет! Ведь Портос всегда сидел дома.
– Ваша правда, сударь. Нет человека, который был бы так привязан к дому, как монсеньер. Но, однако… по просьбе друга, достопочтенного господина д'Эрбле…
– Так Портоса увез Арамис?
– Вот как все это случилось. Господин д'Эрбле написал монсеньеру письмо, да такое, что здесь все перевернулось вверх дном…
– Расскажи мне все, любезный друг. Но прежде отошли лакеев.
Мушкетон закричал: «Прочь, болваны!» – таким могучим голосом, что мог одним дыханием, без слов, свалить с ног всех четырех слуг. Д'Артаньян присел на край ящика и приготовился слушать.
Мушкетон начал:
– Как я уже докладывал вам, монсеньер получил письмо от господина главного викария д'Эрбле дней восемь или девять тому назад, когда у нас был день сельских наслаждений, то есть среда.
– Что это значит, – спросил д'Артаньян, – «день сельских наслаждений»?
– Изволите видеть, у нас столько наслаждений в этой прекрасной стране, что они нас обременяют. Наконец мы были вынуждены распределить их по дням недели.
– Как узнаю я в этом руку Портоса! Мне бы такая мысль не пришла в голову. Правда, я-то не обременен различными удовольствиями.
– Зато мы были обременены, – заметил Мушкетон.
– Ну как же вы распределили их? Говори! – сказал д'Артаньян.
– Да длинно рассказывать, сударь.
– Все равно говори, у нас есть время; и к тому же ты говоришь так красиво, любезный Мушкетон, что слушать тебя – просто наслаждение.
– Это верно, – отозвался Мушкетон с выражением удовлетворения на лице, происходящим, вероятно, оттого, что его оценили по справедливости. Это верно, что я добился больших успехов в обществе монсеньера.
– Я жду распределения удовольствий, Мушкетон, и жду его с нетерпением. Я хочу убедиться, что приехал в удачный день.
– Ах, господин д'Артаньян, – отвечал Мушкетон печально. – С тех пор как уехал монсеньер, улетели все наслаждения!
– Ну так призовите к себе ваши воспоминания, милый мой Мушкетон.
– Каким днем угодно вам начать?
– Разумеется, с воскресенья. Это – божий день.
– С воскресенья, господин?
– Да.
– В воскресенье у нас наслаждения благочестивые: монсеньер идет в капеллу, раздает освященный хлеб, слушает проповедь и наставления своего аббата. Это не слишком весело, но мы ждем монаха из Парижа: уверяют, что он говорит удивительно хорошо, это развлечет нас, потому что наш аббат всегда нагоняет на нас сон, – так что по воскресеньям – религиозные наслаждения, а по понедельникам – мирские.
– Ах, так! – сказал д'Артаньян. – А как ты сам это понимаешь, Мушкетон? Давай рассмотрим сначала мирские наслаждения, ладно?
– По понедельникам мы выезжаем в свет, принимаем гостей и отдаем визиты; играем на лютне, танцуем, пишем стихи на заданные рифмы, – словом, курим фимиам в честь наших дам.
– Черт возьми! Это предел галантности! – вскричал мушкетер, едва удерживаясь от непреодолимого желания расхохотаться.
– Во вторник наслаждения ученые.
– Браво! – одобрил д'Артаньян. – Перечисли-ка мне их подробнее, любезный Мушкетон.
– Монсеньер изволил купить большой шар, который я покажу вам; он занимает весь верх большой башни, кроме галереи, которая выстроена по приказанию монсеньера над шаром. Солнце и луна висят на ниточках и на проволоке Все это вертится; бесподобное зрелище! Монсеньер показывает мне далекие земли и моря; мы обещаемся никогда не ездить туда Это чрезвычайно занимательно!