Так что всем пришлось удовлетвориться его посулами или, по крайней мере, сделать вид, что они удовлетворены оными. Монк, столь же голодный, как и его люди, но выказывая самое великолепное безразличие к отсутствию вышеупомянутого барана, отрезал кусок табака в полпальца длиной и принялся жевать его, уверяя своих лейтенантов, что голод – одна выдумка, что нельзя быть голодным, когда есть что жевать.
Эта шутка утешила некоторых. Поставили караулы, разослали патрули, и генерал продолжал свой скудный ужин в открытой палатке.
Между его лагерем и неприятельским возвышалось старинное Ньюкаслское аббатство. Оно стояло на Обширном участке, обособленном как от долины, так и от реки: это было почти сплошное болото. Но между, лужами, покрытыми высокой травой, осокой и тростником, находились полосы твердой земли, превращенные в огород, в парк и в сад аббатства. Аббатство напоминало огромного паука, имевшего совершенно круглое туловище, от которого в разные стороны идут ноги неравной длины. Самую длинную ногу представлял огород, простиравшийся до самого лагеря Монка. К несчастью, было только начало июня, и в заброшенном огороде еще ничего не созрело.
Монк приказал стеречь это место, потому что оно было наиболее удобным для внезапного нападения. За аббатством виднелись огни неприятельского лагеря, а между лагерем и. аббатством под сенью зеленых дубов вилась река Твид.
Монк превосходно изучил позицию Ньюкасла и его окрестности, не раз уже служившие ему главной квартирой. Он знал, что днем, может быть, неприятель предпримет рекогносцировку и около аббатства произойдет стычка, но ночью он не решится явиться сюда. Поэтому Монк чувствовал себя в безопасности.
Солдаты могли видеть, как он после ужина, то есть пожевав табак, заснул, сидя в кресле, подобно Наполеону под Аустерлицем, при свете ночника и луны, поднимавшейся на горизонте.
Было около половины десятого вечера.
Вдруг Монка вывела из дремоты, быть может притворной, толпа солдат, прибежавших с веселыми криками и топотом.
Генерал тотчас открыл глаза.
– Что случилось, дети мои? – спросил Монк.
– Генерал, добрая новость.
– А! Не прислал ли Ламберт сказать, что даст завтра сражение?
– Нет, но мы захватили рыбаков, которые везли рыбу в Ньюкаслский лагерь.
– Напрасно, друзья мои. Лондонские господа люди деликатные и любят поесть. Вы приведете их в дурное настроение, и они будут беспощадны к нам. Гораздо разумнее будет отослать к Ламберту рыбу и рыбаков, если только…
Генерал задумался.
– Скажите-ка мне, что это за рыбаки?
– Пикардийские моряки. Они ловили рыбу у французских и голландских берегов, их загнало сюда бурею…
– А Говорят они по-английски?
– Их старшина обратился к нам по-английски.
Генерал становился все более подозрительным.
– Хорошо, – продолжал он, – я хочу видеть этих людей. Приведите их ко мне.
Офицер отправился за рыбаками.
– Сколько их? – спросил Монк. – Какое у них судно?
– Их человек десять или двенадцать, генерал; они на голландском рыбачьем судне, как нам показалось.
– И вы говорите, что они везли рыбу в лагерь Ламберта?
– Да, и у них, кажется, хороший улов.
– Посмотрим, посмотрим, – сказал Монк.
Офицер вернулся, ведя с собою старшину рыбаков человека лет пятидесяти или пятидесяти пяти, выглядевшего крепким молодцом. Он был среднего роста, в куртке из плотной шерстяной материи; шапка была надвинута на лоб. За поясом висел большой нож. Он шел обычной матросской поступью, слегка неуверенной на суше и такой крепкой, словно каждым шагом вбивал сваю.
Монк устремил на рыбака хитрый и проницательный взгляд и долго смотрел на него. Рыбак улыбался – той полухитрой, полуглупой улыбкой, которая свойственна французским крестьянам.
– Ты говоришь по-английски? – спросил Монк на очень чистом французском языке.
– Очень плохо, милорд, – отвечал рыбак.
Ответ был произнесен быстро и отрывисто, как говорят в провинциях за Луарой, а не медленно и протяжно, как в западных и северных провинциях Франции.
– Но все-таки говоришь? – спросил Монк еще раз, чтобы хорошенько прислушаться к выговору рыбака.
– Мы, моряки, говорим немножко на всех языках, – отвечал рыбак.
– Так ты рыбак?
– Сегодня рыбак, милорд, и неплохой рыбак! Я поймал морского окуня фунтов в тридцать и множество мелкой рыбы. Из этого можно изготовить недурной ужин.
– Ты, кажется, чаще удил в Гасконском заливе, чем в Ла-Маншском проливе? – сказал ему Монк с улыбкой.
– Это правда, я с юга Франции. Но разве это мешает быть хорошим рыбаком, милорд?
– О нет, и я покупаю у тебя весь улов. Говори откровенно: куда ты вез рыбу?
– Скажу правду, милорд: я направлялся в Ньюкасл. Моя барка шла вдоль берега, когда нас заметили ваши кавалеристы и, грозя мушкетами, приказали повернуть к вам в лагерь. Так как при мне не было оружия, – добавил рыбак с улыбкой, – пришлось подчиниться.
– А почему ты ехал к Ламберту, а не ко мне?
– Не стану скрывать, милорд, если позволите говорить откровенно.
– Позволяю – и даже приказываю.
– Я ехал к Ламберту, потому что лондонские господа едят хорошо и платят хорошо, а вы, шотландцы, просвитериане, пуритане, не знаю, как вас назвать, едите плохо и платите еще хуже.
Монк пожал плечами, с трудом скрывая улыбку.
– Но скажи мне, как ты, южанин, попал к нашим берегам?
– Я имел глупость жениться в Пикардии.
– Но Пикардия все же не Англия.
– Милорд! Человек спускает судно в море, а бог и ветер несут его, куда им угодно.
– Так ты направлялся не сюда?
– И не думал!
– А куда?
– Мы возвращались из Остенде, где уже начался лов макрели, как вдруг сильный южный ветер погнал нас от берега. С ветром не поспоришь; мы пошли, куда он понес нас. Чтобы рыба не пропала, надо было продать ее в ближайшем английском порту. Всего ближе был Ньюкасл. Случай-то вышел неплохой: ходили слухи, что и в лагере и в городе народу тьма и дворяне изголодались. Вот я и направился в Ньюкасл.