— Клянусь Богом, — воскликнул д’Артаньян, — это наш добрый, милый Мушкетон!
— А! — вскричал толстяк. — Какая радость! Какое счастье! Господин д’Артаньян!.. Стойте, дураки!
Последние слова относились к лакеям, которые везли его. Ящик остановился, и все четыре лакея с военной четкостью разом сняли шляпы, украшенные галуном, и стали в ряд за ящиком.
— Ах, господин д’Артаньян! — сказал Мушкетон. — Как бы я желал обнять ваши колени! Но я не могу двигаться, как вы изволите видеть.
— Что же это, от старости?
— О нет, сударь, не от старости, а от болезней, от горестей!
— От горестей? — повторил д’Артаньян, подходя к ящику. — Что ты, с ума сошел, добрый друг? Слава Богу, ты здоров, как трехсотлетний дуб.
— Ах, а ноги-то, господин д’Артаньян, а ноги-то? — сказал верный слуга.
— Что же?
— Ноги не хотят меня носить.
— Неблагодарные! А ведь ты, верно, очень хорошо кормишь их, Мушкетон?
— Увы, сударь, да! Они не могут пожаловаться на меня в этом отношении, — сказал Мушкетон со вздохом. — Я всегда делал все что мог для своего тела; ведь я не эгоист. — И Мушкетон опять вздохнул.
«С чего это он так вздыхает? Может быть, тоже хочет стать бароном», — подумал д’Артаньян.
— Боже мой! — продолжал Мушкетон, выходя из задумчивости. — Как монсеньер будет рад, узнав, что вы вспомнили о нем!
— Добрый Портос! — вскричал д’Артаньян. — Я горю желанием обнять его!
— О, — сказал Мушкетон с чувством. — Я, разумеется, не премину написать ему. Сегодня же и немедля.
— Так он в отсутствии?
— Да нет же, господин.
— Так где же он, близко или далеко?
— О, если б я знал, господин…
— Черт возьми! — вскричал мушкетер, топнув ногой. — Ужасно мне не везет! Ведь Портос всегда сидел дома.
— Ваша правда, сударь. Нет человека, который был бы так привязан к дому, как монсеньер. Но, однако… по просьбе друга, достопочтенного господина д’Эрбле…
— Так Портоса увез Арамис?
— Вот как все это случилось. Господин д’Эрбле написал монсеньеру письмо, да такое, что здесь все перевернулось вверх дном…
— Расскажи мне все, любезный друг. Но прежде отошли лакеев.
Мушкетон закричал: «Прочь, болваны!» — таким могучим голосом, что мог одним дыханием, без слов, свалить с ног всех четырех слуг. Д’Артаньян присел на край ящика и приготовился слушать.
Мушкетон начал:
— Как я уже докладывал вам, монсеньер получил письмо от господина главного викария д’Эрбле дней восемь или девять тому назад, когда у нас был день сельских наслаждений, то есть среда.
— Что это значит, — спросил д’Артаньян, — «день сельских наслаждений»?
— Изволите видеть, у нас столько наслаждений в этой прекрасной стране, что они нас обременяют. Наконец мы были вынуждены распределить их по дням недели.
— Как узнаю я в этом руку Портоса! Мне бы такая мысль не пришла в голову. Правда, я-то не обременен различными удовольствиями.
— Зато мы были обременены, — заметил Мушкетон.
— Ну как же вы распределили их? Говори! — сказал д’Артаньян.
— Да длинно рассказывать, сударь.
— Все равно говори, у нас есть время; и к тому же ты говоришь так красиво, любезный Мушкетон, что слушать тебя — просто наслаждение.
— Это верно, — отозвался Мушкетон с выражением удовлетворения на лице, происходящим, вероятно, от того, что его оценили по справедливости. — Это верно, что я добился больших успехов в обществе монсеньера.
— Я жду распределения удовольствий, Мушкетон, и жду его с нетерпением. Я хочу убедиться, что приехал в удачный день.
— Ах, господин д’Артаньян, — отвечал Мушкетон печально. — С тех пор как уехал монсеньер, улетели все наслаждения!
— Ну, так призовите к себе ваши воспоминания, милый мой Мушкетон.