— Фи, хромая, — зевнул де Лоррен, полулежа на подушках.
— Хромая? — повторил принц. — И она постоянно будет перед глазами моей жены? Ну нет, это слишком опасное зрелище при беременности.
Шевалье де Лоррен расхохотался.
— Господин де Лоррен, — остановил его граф, — вы поступаете невеликодушно: я прошу, а вы мне вредите.
— Извините, граф, — сказал де Лоррен, встревоженный тоном, каким де Гиш произнес эти слова. — Я совсем не хотел этого, и, право, мне кажется, что я спутал эту девицу с другой особой.
— Без сомнения. Я уверяю вас, что вы ошиблись.
— Но скажи, для тебя это очень важно, Гиш? — спросил принц.
— Очень, ваше высочество.
— Хорошо, решено. Но больше не проси ни за кого: все места заняты.
— Ах, — воскликнул де Лоррен, — уже полдень: этот час был назначен для отъезда!
— Вы прогоняете меня, сударь? — спросил де Гиш.
— О, вы меня обижаете, граф! — ответил де Лоррен.
— Ради Бога, граф; прошу вас, шевалье, не ссорьтесь, — капризно попросил принц. — Разве вы не видите, что это огорчает меня?
— Нужна подпись, — напомнил де Гиш.
— Вынь из этого ящика патент и дай мне.
Одной рукой де Гиш подал принцу бумагу, а другой— перо, которое обмакнул в чернила.
Принц поставил подпись.
— Бери, — сказал он, подавая графу бумагу, — но с условием: помирись с Лорреном.
— Охотно, — сказал де Гиш.
И он протянул руку любимцу герцога с равнодушием, похожим на презрение.
— Идите, граф, — сказал де Лоррен, по-видимому не заметив его пренебрежения, — уезжайте и привезите нам принцессу, которая должна не слишком отличаться от своего портрета.
— Да, уезжай и возвращайся скорее. Кстати, кого ты с собой берешь?
— Бражелона и Варда.
— Славных спутников, очень храбрых.
— Слишком храбрых, — заметил шевалье. — Постарайтесь привезти назад обоих, граф.
"Подлая душа, — подумал Гиш. — Он прежде всего и повсюду чует зло".
И, поклонившись принцу, он вышел.
Выйдя во двор, он помахал подписанным патентом.
Маликорн бросился к нему и, дрожа от радости, схватил бумагу. Но когда Маликорн прочел ее, де Гиш понял, что он ждет еще чего-то.
— Терпение, терпение, — сказал граф. — Дело в том, что там был де Лоррен, и я побоялся потерпеть неудачу, попросив слишком многого. Дождитесь моего возвращения. До свидания.
— До свидания, господин граф. Тысяча благодарностей, — сказал Маликорн.
— Пошлите ко мне Маникана. Да, правда ли, что де Лавальер хромает?
Когда он произносил эти слова, позади него остановилась лошадь.
Граф обернулся и увидел, как побледнел Бражелон, въехавший в это мгновение во двор.
Бедный влюбленный слышал его слова.
Но Маликорн не слышал; он отошел уже слишком далеко.
"Почему здесь говорят о Луизе? — спросил себя Рауль. — О, только бы этот улыбающийся де Вард не вздумал сказать что-нибудь о ней при мне".
— Скорее, господа, в путь! — крикнул де Гиш.
Принц, окончивший свой туалет, подошел к окну.
Вся свита приветствовала его, и через десять минут знамена, шарфы и перья уже развевались в такт галопу лошадей.
XXXV В ГАВРЕ
Все эти придворные, блестящие, веселые, оживленные, приехали в Гавр через четыре дня после отъезда из Парижа. Было уже около пяти часов вечера; от принцессы не приходило пока никаких известий.
Начались поиски квартир; кое-где вспыхивали споры между господами и ссоры между лакеями. И вот в разгаре этой суматохи де Гишу показалось, что он видит Маникана.
Действительно, Маникан приехал, но так как Мали-корн завладел его лучшим костюмом, то он был лишь в фиолетовом вышитом серебром бархатном платье, которое он успел выкупить.
Посмотрев на печальное лицо Маникана, граф не мог удержаться от смеха.
— О мой бедный Маникан, — заметил он, — какой ты фиолетовый! Ты в трауре?
— Да, я ношу траур, — ответил тот.
— По ком или по чем?
— По моему исчезнувшему голубому с золотом камзолу. У меня остался только этот, да и то мне пришлось долго экономить, чтобы выкупить его.
— В самом деле?
— Право, тебя это не может удивить, ты ведь оставил меня без денег.
— Но ты приехал, это главное.
— Да, приехал, и по ужасным дорогам.
— Где ты поместился?
— Нигде!
Де Гиш рассмеялся.
— Ну так где поместишься?
— Там же, где и ты.
— Я и сам не знаю.
— Значит, ты или принц не сняли заранее дома?
— Ни он, ни я об этом не подумали. Я полагаю, что Гавр велик и в нем найдется конюшня на двенадцать лошадей и порядочный дом в приличном квартале…
— О, хороших домов здесь много, только не для нас.
— Как не для нас? Для кого же?
— Да для англичан! Все дома сняты герцогом Бекингемом.
— Что? — спросил де Гиш, которого это имя заставило насторожиться.
— Да, мой дорогой, герцогом Бекингемом. Его милость прислал заранее курьера, который здесь уже три дня и снял все хорошие помещения в городе.
— Но ведь не занимает же герцог всего Гавра, черт побери!
— Конечно, не занимает, потому что он еще не высадился, но когда высадится, займет.
— Хорошо! Человек, занявший целый дом, довольствуется им и не снимает второго.
— Да, но два человека?
— Ну, допустим — два дома… четыре, шесть, десять, если хочешь, но ведь в Гавре домов сто.
— В таком случае сняты все сто.
— Невозможно.
— Ах, упрямец, говорю я тебе, что Бекингем снял все дома, окружающие здание, где должны остановиться вдовствующая королева Англии и принцесса, ее дочь.
— Ого, вот это интересно! — сказал де Вард, поглаживая шею своей лошади.
— Но это так.
— Вы уверены, господин де Маникан?
Задавая вопрос, де Вард искоса посмотрел на де Гиша, словно желая узнать, насколько можно доверять его ДРУГУ-
Тем временем наступила ночь. Факелы, пажи, лакеи, конюхи, лошади и кареты наводнили порт и площадь. Факелы отражались в канале, который наполнялся водой прилива, а по другую сторону мола виднелись тысячи лиц любопытных матросов и горожан, старавшихся не упустить ни одной подробности зрелища.
— Но, — вскричал де Гиш, — почему герцог Бекингем решил так заблаговременно нанять помещения?
— На это у него была причина, — ответил Маникан.
— Ты знаешь ее? Скажи!
— Наклонись.
— Что же? Этого нельзя сказать громко?
— Суди сам.
Де Гиш наклонился.
— Любовь, — прошептал Маникан.
— Я ничего больше не понимаю.
— Скажи лучше "еще не понимаю".
— Объясни.
— Слушай же: говорят, что его высочество герцог Орлеанский будет самым несчастным из мужей.
— Как? Герцог Бекингем?..
— Это имя приносит несчастье особам королевского дома Франции.
— Итак, герцог?..
— Уверяют, будто он до безумия влюблен в принцессу и не хочет никого подпускать к ней.
Де Гиш вспыхнул.
— Хорошо, хорошо, благодарю, — сжал он руку Маникана. Потом он выпрямился и добавил: — Ради Бога, Маникан, постарайся, чтобы это не дошло до ушей французов, в противном случае, Маникан, под солнцем нашей страны засверкают шпаги, которым не страшна английская сталь.
— Впрочем, — продолжал Маникан, — я не знаю, не выдумка ли эта любовь; может быть, все это басни.
— Нет, — сказал де Гиш, стиснув зубы, — это, должно быть, правда.
— В конце концов какое дело тебе, да и мне тоже, станет или нет принц тем, кем был покойный король? Герцог Бекингем-отец — для королевы; герцог Бекингем-сын— для молодой принцессы; для всех остальных — ничего.
— Маникан, Маникан!
— Черт возьми! Это или факт, или по крайней мере общее мнение.
— Замолчи, — остановил его граф.
— А почему нужно молчать? — возразил де Вард. — Это очень почетно для французской нации. Вы не разделяете моего мнения, виконт?
— Какого? — грустно спросил Бражелон.
— Я спрашиваю, не почетно ли, что англичане оказывают честь красоте наших королев и принцесс?