— Сударь, я уже спросил вас, кто вы такой, — повторил Бекингем, раздраженный хладнокровием своего собеседника.
— Мое имя Маникан, — ответил молодой человек голосом нежным, как эолова арфа.
Герцог пожал плечами.
— Одним словом, — сказал он, — когда я нанимал дома, окружающие ратушу, площадь была свободна. Эти балаганы портят вид: уберите их!
Глухой, угрожающий ропот пронесся в толпе слушателей.
В это мгновение явился де Гиш; он растолкал солдат, отделявших его от герцога, и в сопровождении Рауля подошел к Бекингему, а в то же время с другой стороны к герцогу подошел де Вард.
— Простите, милорд, — обратился граф к герцогу, — но если вы чем-нибудь недовольны, будьте любезны обращаться ко мне, так как именно я велел соорудить эти постройки.
— Кроме того, замечу вам, слово "балаган" звучит плохо, — любезным тоном прибавил Маникан.
— Итак, герцог, вы говорили?.. — продолжал де Гиш.
— Я говорил, граф, — отвечал Бекингем голосом, в котором все еще звучал гнев, смягченный, однако, присутствием равного ему человека, — я говорил, что невозможно оставить здесь эти палатки.
— Невозможно? — спросил де Гиш. — А почему?
— Они мне мешают.
У де Гиша невольно вырвалось нетерпеливое восклицание, но холодный взгляд Рауля заставил его сдержаться.
— Они вас все-таки меньше стесняют, чем нас злоупотребление правом первенства, которое вы себе позволили.
— Злоупотребление?
— Конечно! Вы присылаете сюда человека, который от вашего имени снимает все дома в Гавре, нисколько не думая о французах, которые должны приехать навстречу принцессе. Это не по-братски, герцог, со стороны представителя дружественной нации.
— Территория принадлежит первому, занявшему ее, — сказал Бекингем.
— Не во Франции, сударь.
— Почему не во Франции?
— Потому что Франция — страна вежливости.
— Что вы хотите этим сказать? — вскричал Бекингем так запальчиво, что присутствующие отступили, ожидая немедленного поединка.
— Я хочу сказать, герцог, — ответил, побледнев, де Гиш, — что я велел выстроить эти помещения для себя и своих друзей, чтобы они служили приютом послам Франции, так как ваша взыскательность оставила нам одно это убежище во всем городе. Я хочу сказать, что я и мои друзья будем жить здесь, если только воля, более могущественная, а главное — более высокая, чем ваша, не отзовет нас отсюда.
— Я знаю силу, граф, которая окажется достаточно могущественной, — положил Бекингем руку на эфес своей шпаги.
В ту минуту, когда богиня раздора, воспламенив умы, уже хотела направить острие шпаг в грудь противников, Рауль тихонько коснулся рукой плеча Бекингема.
— Одно слово, милорд, — попросил он.
— Мое право, прежде всего мое право! — пылко воскликнул молодой человек.
— Именно об этом я хочу иметь честь поговорить с вами, — сказал Рауль.
— Хорошо, только покороче, сударь.
— Я задам вам только один вопрос; вы видите, что лаконичнее быть нельзя.
— Говорите, я слушаю.
— Скажите: кто женится на внучке короля Генриха Четвертого — вы или герцог Филипп Орлеанский?
— Что такое? — спросил Бекингем, отступая в смущении.
— Прошу вас, ответьте мне, — спокойно настаивал Рауль.
— Вы смеетесь надо мной, сударь? — рассердился Бекингем.
— Это ответ, герцог, и его для меня достаточно. Итак, вы признаете, что не вы женитесь на английской принцессе.
— Но мне кажется, вы это хорошо знаете!
— Простите, но, судя по вашему поведению, это было неясно.
— Что вы хотите сказать, виконт?
— Ваша пылкость похожа на ревность, — понизил голос Рауль. — Знаете ли вы это, милорд? Но такая ревность совершенно неуместна со стороны всякого другого, кроме возлюбленного или мужа, а в особенности, как вы сами понимаете, когда речь идет о принцессе крови.
— Сударь, — вскричал Бекингем, — вы оскорбляете принцессу Генриетту!
— Это вы оскорбляете ее, — холодно ответил де Бражелон. — Будьте осторожны! Недавно на адмиральском корабле вы рассердили королеву до крайности и вывели из терпения адмирала. Я наблюдал за вами, милорд, и сперва счел вас безумным, но потом понял истинный характер вашего безумия.
— Сударь…
— Погодите, я прибавлю еще одно слово. Надеюсь, что, кроме меня, этого не понял ни один француз.
— А знаете ли вы, сударь, — сказал Бекингем, дрожа от гнева и тревоги, — что ваши слова заслуживают наказания?
— Взвешивайте свои выражения, милорд, — высокомерно взглянул на него Рауль. — В моих жилах течет не такая кровь, чтобы меня можно было безнаказанно оскорблять. Вы же принадлежите к семейству, страсти которого внушают подозрения добрым французам. Итак, еще раз повторяю вам: будьте осторожны, милорд.
— В чем? Уж не угрожаете ли вы мне?
— Я сын графа де Ла Фер, господин Бекингем, и никогда не угрожаю, потому что сразу наношу удар. Итак, вся моя угроза состоит в следующем…
Бекингем сжал кулаки, но Рауль продолжал, как будто не замечая этого:
— При первом же неподобающем слове, которое вы себе позволите по адресу ее высочества… О, имейте терпение, господин Бекингем: ведь я же проявил его.
— Вы?
— Конечно. Пока принцесса была на английской земле, я молчал, но теперь, когда она вступила на землю Франции, когда мы приняли ее от имени принца, при первом же оскорблении, которое вы в порыве вашей необычайной преданности нанесете королевскому дому Франции, мне придется принять одну из двух мер: либо я при всех громко расскажу о вашем безумии, и вас с позором отошлют в Англию, либо, если это вам будет приятнее, я при всех всажу вам кинжал в грудь. И вторая мера мне кажется более подходящей: я думаю, что изберу именно ее.
Бекингем стал белее кружев своего воротника.
— Виконт де Бражелон, — спросил он, — это речь дворянина?
— Да. Герцог, только этот дворянин говорит с сумасшедшим. Излечитесь, милорд, и он будет говорить с вами иначе.
— О виконт де Бражелон, — прошептал герцог сдавленным голосом, поднося руку к горлу, — вы видите, я умираю.
— Если бы это случилось сейчас, герцог, — с неизменным хладнокровием заметил Рауль, — я поистине счел бы вашу смерть великим счастьем. Это событие предотвратило бы всякие дурные толки о вас и об августейших особах, которых так ужасно компрометирует ваша преданность.
— Да, вы правы, вы правы, — растерялся молодой англичанин. — Да, да, умереть… Лучше умереть, чем так страдать.
И он поднес руку к изящному кинжалу с рукояткой, осыпанной драгоценными камнями.
Рауль отвел его руку.
— Берегитесь, герцог, — сказал он. — Если вы не убьете себя, ваш поступок будет смешон. Если убьете, вы забрызгаете кровью подвенечный наряд английской принцессы.
Бекингем задыхался. Его губы дрожали, щеки пылали, глаза блуждали, точно в бреду.
Вдруг он сказал:
— Виконт, я не встречал более благородного человека, чем вы. Вы достойный сын самого совершенного из дворян. Оставайтесь в ваших палатках!
И он бросился на шею Раулю.
Все присутствующие, видевшие злобу одного из собеседников и твердость другого, были изумлены таким исходом и принялись шумно аплодировать. Раздались приветственные возгласы.
Де Гиш тоже обнял Бекингема, правда, не очень охотно.
Это послужило сигналом. Англичане и французы, до этой минуты смотревшие друг на друга с неприязнью, стали обниматься как братья.
Тем временем показался кортеж принцессы. Если бы не Бражелон, королеву с дочерью встретили бы два войска, вступившие в бой, и цветы, забрызганные кровью.
При виде развевающихся знамен все успокоились.
XXXVIII НОЧЬ
Согласие воцарилось среди палаток. Англичане и французы состязались в любезности по отношению к высоким путешественницам и в предупредительности друг к другу.
Принцессу встречали радостными кликами. Она явилась точно королева, окруженная всеобщим почтением, точно богиня, вызывавшая чувство благоговения у тех, кто ей поклоняется.