— Как можно скорее, матушка.
— Тогда пришлите ко мне герцога, мой сын. Улыбайтесь ему, не показывайте виду ни жене, ни королю — никому. Спрашивайте совета только у меня. К сожалению, я знаю, чем становится семейная жизнь, когда ее смущают советчики.
— Хорошо, матушка.
— Вы будете довольны, Филипп. Отыщите герцога.
— О, это сделать нетрудно.
— Где же он, по вашему мнению?
— Конечно, у дверей принцессы в ожидании ее выхода. В этом нет сомнений.
— Хорошо, — спокойно произнесла Анна Австрийская, — Передайте, пожалуйста, герцогу, что я прошу его прийти ко мне.
Филипп поцеловал руку матери и отправился на поиски герцога Бекингема.
XLIV
FOR EVER![14]
Повинуясь приглашению королевы-матери, лорд Бекингем явился к ней через полчаса после ухода герцога Орлеанского.
Когда лакей назвал его имя, королева, которая сидела закрыв лицо руками, поднялась и ответила улыбкой на изящный и почтительный поклон герцога.
Анна Австрийская была еще хороша собой. Всем известно, что в эти уже немолодые годы ее роскошные пепельные волосы, прекрасные руки и губы вызывали всеобщее восхищение.
Теперь, во власти воспоминаний о прошлом, воскресших в ее сердце, она была столь же прекрасна, как в дни молодости, когда ее дворец был открыт для отца этого самого Бекингема, молодого, страстного и несчастного человека, который жил ею и умер с ее именем на устах.
Анна Австрийская остановила на Бекингеме ласковый взгляд, в котором можно было прочесть материнскую снисходительность и особенную нежность, похожую на кокетство возлюбленной.
— Ваше величество, — почтительно спросил Бекингем, — желали говорить со мной?
— Да, герцог, — ответила по-английски королева. — Пожалуйста, сядьте.
Такая милость Анны Австрийской и ласкающий звук родного языка, которого герцог не слыхал со времени своего приезда во Францию, глубоко тронули его. Он тотчас понял, что королева хотела о чем-то просить его.
Отдав в первые минуты дань невольному, непреодолимому волнению, королева весело улыбнулась.
— Как вы нашли Францию, герцог? — спросила она по-французски.
— Это прекрасная страна, ваше величество, — ответил он.
— Вы бывали в ней раньше?
— Да, один раз, ваше величество.
— Но, конечно, как всякий добрый англичанин, вы предпочитаете Англию?
— Я больше люблю мою родину, чем родину французов, — ответил герцог. — Однако если ваше величество спросит меня, где мне больше нравится жить, в Лондоне или Париже, я отвечу: в Париже.
Анна Австрийская отметила пылкость, с которой были произнесены эти слова.
— Мне говорили, милорд, что у вас есть прекрасные имения, роскошный старинный дворец?
— Да, дворец моего отца, — ответил Бекингем, опуская глаза.
— Это не только богатство, но и дорогие воспоминания, — вздохнула королева, невольно обратившись мыслью к прошлому, с которым люди расстаются так неохотно.
— В самом деле, — согласился герцог грустно, под влиянием такого вступления. — Прошлое, как и будущее, будит мечты у людей, способных чувствовать.
— Правда, — тихо сказала королева. — Из этого следует, — прибавила она, — что вы, герцог, человек глубоко чувствующий… скоро уедете из Франции, вернетесь в свои владения, к своим реликвиям.
Бекингем поднял голову.
— Я этого не думаю, ваше величество, — сказал он.
— Как?
— Напротив, я собираюсь покинуть Англию и переселиться во Францию.
Теперь пришла очередь Анны Австрийской выразить изумление.
— Как? — сказала она. — Значит, вы в немилости у нового короля?
— Нет, ваше величество, король оказывает мне безграничную благосклонность.
— Значит, у вас есть какая-нибудь тайная причина, которая руководит вами?
— Нет, ваше величество, — с живостью ответил Бекингем. — В моем решении нет ничего тайного. Мне нравится жизнь во Франции; мне нравится двор, где во всем чувствуется вкус и любезность; наконец, я люблю, ваше величество, искренний характер ваших наслаждений, не свойственный моей нации.
Анна Австрийская улыбнулась тонкой улыбкой.
— Искренние наслаждения! — сказала она. — Хорошо ли вы подумали, герцог, об этой искренности?
Бекингем что-то пробормотал.
— Не может быть такого искреннего наслаждения, — продолжала королева, — которое могло бы воспрепятствовать человеку вашего положения…
— Ваше величество, — прервал ее герцог, — мне кажется вы очень настаиваете на этом.
— Вы находите, герцог?
— Простите, ваше величество, но вы уже второй раз подчеркиваете привлекательность моей родной Англии, умаляя очарование Франции.
Анна Австрийская подошла к молодому человеку и, положив свою руку на его плечо, вздрогнувшее от этого прикосновения, сказала:
— Поверьте, герцог, ничто не сравнится с жизнью на родине. Мне часто случалось вспоминать об Испании. Я прожила долгую жизнь, милорд, очень долгую для женщины, но, сознаюсь, не проходило ни одного года без того, чтобы я не пожалела об Испании.
— Ни одного года, ваше величество? — холодно произнес молодой герцог. — Ни одного года из всех тех лет, когда вы были королевой красоты, какою, впрочем, остались и сейчас?
— О, не надо лести, герцог, я могла бы быть вашей матерью.
Она вложила в эти слова такую нежность, которая проникла в сердце Бекингема.
— Да, — продолжала она, — я могла бы быть вашей матерью и потому даю вам добрый совет.
— Совет вернуться в Лондон? — вскричал он.
— Да, милорд.
Герцог испуганно сжал руки, что не могло не произвести впечатления на женщину, которую дорогие ей воспоминания расположили к чувствительности.
— Так надо, — прибавила королева.
— Как? — воскликнул он. — Мне серьезно говорят, что я должен уехать, что я должен отправиться в изгнание?..
— Вы сказали — отправиться в изгнание? Ах, герцог, можно подумать, что ваша родина — Франция!
— Ваше величество, родина любящих — страна тех, кого они любят.
— Ни слова больше, милорд, — сказала королева. — Вы забываете, с кем говорите!
Бекингем опустился на колени.
— Ваше величество, вы источник ума, доброты, милосердия. Вы первая не только в этом королевстве и не только по вашему положению, вы первая во всем свете благодаря вашим высоким достоинствам. Я ничего не говорил. Разве я сказал что-нибудь, что заслуживало бы такого сурового ответа? Разве я выдал себя?
— Вы себя выдали, — тихо сказала королева.
— Не может быть! Я ничего не знаю!
— Вы забыли, что говорили, вернее, думали вслух, при женщине, и потом…
— И потом, — быстро перебил он ее, — никто не знает о том, в чем я невольно сознался.
— Напротив, знают все, герцог: вам свойственны и достоинства и недостатки молодости.
— Меня предали, на меня донесли!
— Кто?
— Те, кто уже в Гавре с адской проницательностью читал в моем сердце, как в раскрытой книге.
— Я не знаю, кого вы имеете в виду.
— Например, виконта де Бражелона.
— Я слышала это имя, но не знаю человека, который его носит. Нет, де Бражелон ничего не говорил.
— Кто же тогда? О, ваше величество, если бы кто-нибудь осмелился увидеть во мне то, чего я сам не хочу в себе видеть…
— Что сделали бы вы тогда, герцог?
— Существуют тайны, убивающие тех, кто их знает.
— Тот, кто проник в вашу тайну, безумец, еще не убит. Да вы и не убьете его. Он вооружен всеми правами. Это муж, это человек ревнивый, это второй дворянин Франции, это мой сын, Филипп Орлеанский.
Герцог побледнел.
— Как вы жестоки, ваше величество! — сказал он.
— Бекингем, — печально проговорила Анна Австрийская, — вы изведали все крайности и сражались с тенями, когда вам было так легко остаться в мире с самим собой.
— Если мы воюем, ваше величество, то умираем на поле сражения, — тихо сказал молодой человек, впадая в глубокое уныние.