Но Монк, ничего не боясь, победоносно двинулся прямо на Лондон, вбирая в свою армию всех тех, кто сам плохо знал, к какой партии он принадлежит. Монк стал лагерем в Барнете, в четырех милях от столицы. Парламент ликовал, воображая, что нашел в нем покровителя. Народ ждал, когда знаменитый полководец покажет себя, чтобы судить о нем. Даже д’Артаньян не мог разобраться в его тактике. Он наблюдал и восхищался. Монк не мог войти в Лондон с готовым решением, не вызвав там междоусобной войны. Он медлил.
Вдруг, вопреки ожиданию, Монк прогнал из Лондона военную партию, и занял город именем парламента.
Потом, когда граждане исполнились возмущения против Монка, когда даже солдаты стали обвинять своего начальника, он, убедившись, что сила на его стороне, объявил "охвостью" парламента, что пора ему сложить с себя полномочия и уступить место настоящему, а не шутовскому правительству. Монк объявил об этом, опираясь на пятьдесят тысяч шпаг, к которым в тот же вечер с бурным ликованием присоединилось пятьсот тысяч жителей славного города Лондона.
И вот в ту минуту, когда народ, после шумных празднеств и пирушек на улицах, задумался над тем, кому передать власть, вдруг узнали, что из Гааги отплыл корабль, на котором находится Карл IL
— Господа, — сказал Монк своим офицерам, — я отправляюсь навстречу законному королю. Кто любит меня, пусть следует за мной!
Слова его были встречены бурными возгласами. Услышав их, д’Артаньян задрожал от радости.
— Черт возьми! — сказал он Монку. — Вот это смело!
— Вы поедете со мной?
— Непременно, генерал!.. Но скажите мне, прошу вас, что написали вы в письме, отправленном с Атосом, то есть в графом де Л а Фер?.. Помните., в день нашего приезда?
— От вас у меня нет тайн, — ответил Монк. — Я написал только: "Жду ваше величество через шесть недель в Дувре".
— Ну, тогда я не скажу, что это смело, а скажу, что это тонко разыграно.
— Вы в этих делах знаток, — отвечал Монк.
Это был единственный намек генерала на его путешествие в Голландию.
XXXII
АТОС И Д’АРТАНЬЯН ОПЯТЬ ВСТРЕЧАЮТСЯ В ГОСТИНИЦЕ "ОЛЕНИЙ РОГ"
Английский король с величайшей пышностью въехал в Дувр, потом в Лондон. Он вызвал братьев, привез с собой сестру и мать. Англия так долго была предоставлена самой себе, то есть тирании, власти людей жалких и безрассудных, что возвращение Карла II, которого англичане, впрочем, знали только как сына человека, которому они отрубили голову, было праздником для всех трех королевств. Ликующие крики народа так поразили молодого короля, что он прошептал на ухо своему младшему брату, Джемсу Йоркскому:
— Право, мы, должно быть, сами виноваты, что долго не возвращались в страну, где нас так любят.
Короля окружала великолепная свита. Прекрасная погода благоприятствовала торжеству. Карл точно помолодел и был весел; он казался совершенно другим. Все ему улыбались, даже солнце. Среди этой праздничной и шумной толпы придворных льстецов, по-видимому забывших, что они сопровождали на эшафот отца нового короля, человек в костюме лейтенанта мушкетеров с умной улыбкой на тонких губах смотрел то на оравшую толпу, то на Карла II: король притворялся растроганным и усердно кланялся дамам, бросавшим букеты под ноги его лошади.
"Неплохо быть королем! — сказал себе этот человек, поглощенный созерцанием окружающего, и, глубоко задумавшись, остановился на дороге, пропустив всю свиту. — Вот король, усыпанный золотом и бриллиантами, как Соломон; пестреющий красками, как весенний луг, пригоршнями будет черпать из сундуков, где его верноподданные, прежде поголовно изменявшие ему, накопили кучу золота. Теперь его забрасывают букетами так, что он может утонуть в них, а если б он явился сюда два месяца назад, на него посыпалось бы столько же пуль и ядер. Право же, неплохо быть королем!"
Шествие двигалось вперед. Волна криков отхлынула вслед за королем по направлению к дворцу; однако мушкетера все еще сильно толкали.
"Черт возьми! — продолжал наш философ. — Все эти люди наступают мне на ноги и не ставят меня ни во что, потому что они англичане, а я француз. Если спросить у них: "Кто такой д’Артаньян?" — они ответят: "Не знаем!" Но если им сказать: "Вот король! Вот Монк!" — они сейчас же до полной хрипоты будут кричать во всю глотку: "Да здравствует король! Да здравствует Монк!" Однако, — продолжал он, лукаво и немного свысока поглядывая на спешащую толпу, — подумайте немножко, добрые люди, что совершил Карл Второй, что совершил Монк, и припомните кстати, что сделал незнакомец, именуемый д’Артаньяном. Правда, вы не знаете, что он сделал, вы не знаете его самого, что, может быть, мешает вам правильно судить. Но… какая важность! Это не мешает Карлу Второму быть великим королем, хотя он провел двенадцать лет в изгнании, а Монку — великим полководцем, хотя он съездил в Голландию в ящике. Ну, если уж признано, что один — великий король, а другой— великий полководец, то будем кричать: "Ура королю Карлу Второму! Ура генералу Монку!"
И его голос слился с тысячью голосов, на минуту заглушив все другие. Чтобы подчеркнуть свою преданность, он снял шляпу и размахивал ею. Кто-то схватил его за руку, как раз когда он с величайшим жаром проявлял свои верноподданнические чувства.
— Атос! — воскликнул д’Артаньян. — Вы здесь!
Друзья обнялись.
— Вы здесь, — продолжал мушкетер, — и не в королевской свите, любезный граф? Как! Вы — герой праздника— не едете возле его величества, восстановленного короля, по левую сторону, как Монк по правую? Признаюсь, я не понимаю ни вас, ни короля, который вам стольким обязан.
— Вы всегда шутите, любезный д’Артаньян, — отвечал Атос. — Неужели вы никогда не бросите этой дурной привычки?
— Почему же вы не в свите?
— Я не в свите потому, что не хочу этого.
— А почему вы не хотите?
— Потому что я не курьер, не посланник и не представитель короля французского, и мне не следует быть в свите иностранного короля.
— Черт возьми! Вы, однако, были при покойном короле, отце его…
— То было другое дело: он шел на смерть.
— Однако ваши услуги Карлу Второму…
— Я сделал только то, что должен был сделать. Вы знаете, я не люблю блеска. Пусть король Карл Второй оставит меня в покое и в тени, раз я ему не нужен; это все, чего я прошу.
Д’Артаньян вздохнул.
— Что с вами? — спросил Атос. — Можно подумать, что счастливое возвращение короля в Лондон огорчает вас, друг мой? А ведь вы сделали для его величества по крайней мере столько же, сколько и я.
— Не правда ли? — спросил д’Артаньян со своим смехом гасконца. — Не правда ли, и я много сделал для его величества, хотя этого и не подозревают?
— Да, да! — отвечал Атос. — И король знает это, верьте мне, друг мой.
— Знает! — повторил мушкетер с горечью. — Черт возьми, я в этом не сомневался, но сейчас постарался забыть!
— Но он не забудет, уверяю вас!
— Вы говорите так только затем, чтобы утешить меня, Атос!
— В чем же?
— Черт возьми! А мои издержки? Я разорился, мой друг, совершенно разорился из-за восстановления этого принца, который сейчас проскакал на буланой лошадке.
— Король не знает, что вы разорились, друг мой, но он знает, что многим обязан вам.
— Что мне в этом, Атос, подумайте! Я вам отдаю полную справедливость: вы сделали все, что могли. Но ведь именно я привел к благополучному концу все ваши замыслы, хотя с первого взгляда кажется, что я мешал их успеху. Следите за ходом моих рассуждений: все ваши доводы и вся ваша кротость, наверное, не убедили бы генерала Монка; а я так жестоко обошелся с ним, что доставил вашему принцу случай щегольнуть благородством. Только из-за моего счастливого промаха он смог проявить великодушие; а за великодушие Монк заплатил Карлу, возвратив ему трон.
— Все это, друг мой, сущая правда, — отвечал Атос.
— И что же? Хотя это сущая правда, однако, любезный друг, я ворочусь домой, обласканный Монком, который называет меня беспрестанно "любезным капитаном", хотя я ему вовсе не любезен и не капитан, любимый королем, который уже забыл мое имя; я человек, проклинаемый солдатами, которых я соблазнил обещаниями крупной награды, проклятый бравым Планше, у которого я взял часть его состояния.