— Да, да, — сказал д’Артаньян с волнением, — это правда. Я вполне согласен с вами, особенно с вашей первой мыслью: приятно смеяться, сидя на том самом месте, где мы содрогались, ежеминутно ожидая, что Мордаунт появится в дверях.
В эту минуту дверь отворилась, и д’Артаньян, как он ни был храбр, не мог не вздрогнуть.
Атос понял его и сказал с улыбкой:
— Это наш хозяин, он несет мне какое-то письмо.
— Да, милорд, — сказал трактирщик, — я действительно принес письмо вашей милости.
— Благодарю, — сказал Атос и взял письмо, не взглянув на него. — Скажите, любезный хозяин: вы не узнаете моего гостя?
Старик поднял голову и внимательно посмотрел на д’Артаньяна.
— Нет, не узнаю.
— Он один из тех друзей, о которых я вам говорил; он останавливался здесь со мною одиннадцать лет назад.
— Здесь перебывало столько иностранцев! — сказал старик.
— Но мы были здесь тридцатого января тысяча шестьсот сорок девятого года, — прибавил Атос, думая этим указанием расшевелить ленивую память трактирщика.
— Может статься, — отвечал он, — но это было так давно!
Он поклонился и вышел.
— Благодарю! — сказал д’Артаньян. — Вот, совершай подвиги и перевороты, вырубай шпагою свое имя на камнях или на меди; есть кое-что крепче, тверже и беспамятнее железа, меди и камня: это старый череп разбогатевшего трактирщика. Он не узнает меня! А я так узнал бы его…
Атос, улыбаясь, распечатал письмо.
— А! — сказал он. — Письмо от Парри.
— Ого! — проговорил д’Артаньян. — Читайте, друг мой, читайте! В нем, верно, есть свежие новости.
Атос покачал головой и прочел:
"Любезный граф,
его величество король с величайшим сожалением заметил, что Вы не находились при нем сегодня во время его торжественного въезда. Король приказал мне написать Вам об этом и просить, чтобы Вы вспомнили о нем. Его величество ждет Вас сегодня вечером в Сент-Джемсском дворце от девяти до одиннадцати часов.
С истинным почтением имею честь быть Вашим покорнейшим слугою.
Парри".
— Видите, любезный д’Артаньян, не надо сомневаться в доброте королей.
— Не сомневайтесь, вы правы, — отвечал д’Артаньян.
— Ах, милый, дорогой друг, простите меня, — сказал Атос, от которого не ускользнул оттенок горечи в словах д’Артаньяна. — Неужели я невольно оскорбил своего лучшего товарища?
— Что вы, Атос! Я даже провожу вас до дворца, разумеется до ворот; кстати прогуляюсь.
— Вы войдете вместе со мною, друг мой. Я хочу сказать его величеству…
— Не надо! — вскричал д’Артаньян с непритворной гордостью. — Нехорошо просить милостыню; но нет хуже, чем просить ее через других. Пойдемте, друг мой, прогулка мне будет очень приятна; по дороге я покажу вам дом генерала Монка, приютившего меня. Славный домик! Знаете ли, выгоднее быть генералом в Англии, чем маршалом во Франции.
И он увел Атоса, огорченного притворной веселостью своего друга.
Весь город был в радостном возбуждении.
Двое друзей каждое мгновение сталкивались с энтузиастами, которые расспрашивали их, намереваясь покричать: "Да здравствует добрый король Карл!" Д’Артаньян отвечал ворчанием, Атос — улыбкой. Так дошли они до дома Монка, который, как мы уже говорили, надо было миновать, чтобы достичь Сент-Джемоского дворца.
Дорогой Атос и д’Артаньян разговаривали мало, должно быть потому, что им надо было переговорить о слишком многом. Атос думал, что, если он заговорит, д’Артаньяну покажется, что слова его звучат радостью, которая оскорбит мушкетера, д’Артаньян со своей стороны, молчал из опасения, что в словах его проявится горечь, которая смутит Атоса. Радость одного и горе другого словно соперничали в молчании. Наконец первым заговорил д’Артаньян, у которого слова всегда вертелись на кончике языка.
— Помните ли, Атос, — сказал наконец он, — то место в записках д’Обинье, где этот преданный слуга, гасконец, как я, бедный, как я, — я чуть не сказал: храбрый, как я, — рассказывает про скупость Генриха Четвертого? Отец мой часто говорил мне, я хорошо помню, что господин д’Обинье — лгун. Однако посмотрите, как вся нисходящая линия великого Генриха похожа на него в этом отношении.
— Помилуйте, д’Артаньян! Французские короли скупы? — воскликнул Атос. — Вы с ума сошли, друг мой!
— О, вы никогда не видите недостатков в других, потому что у вас самого их нет. Но Генрих Четвертый в самом деле был скуп. Людовик Тринадцатый, сын его, тоже был скуп; мы с вами знаем об этом кое-что, не так ли? У Гастона Орлеанского этот порок дошел до предела; за это его ненавидели все служившие у него. Бедная Генриетта была скупа поневоле. Она обедала не каждый день и топила у себя в комнатах не каждую зиму; и она подала пример своему сыну, Карлу Второму, внуку великого Генриха Четвертого, который скуп вдвойне, и как мать, и как дед. Что, хорошо я вывел родословную скупости?
— Д’Артаньян, друг мой, вы очень строги к Бурбонам.
— Ах, я забыл еще самого лучшего из них… другого внука Беарнца, Людовика Четырнадцатого, моего бывшего повелителя. Этот тоже, я думаю, скуп: он не хотел дать миллиона своему брату Карлу! Ну-ну, вижу, что вы начинаете сердиться… Кстати, мы подошли к моему дому или, лучше сказать, к дому моего друга Монка.
— Дорогой д’Артаньян, я не сержусь, но вы меня огорчаете. В самом деле, всегда грустно, когда человек не занимает того положения, на какое имеет право по своим заслугам: ваше имя должно так же блистать, как имена самых знаменитых воинов и дипломатов. Разве Люины, Белльгарды и Бассомпьеры больше вас заслужили богатство и славу? О, вы правы, друг мой, тысячу раз правы!
Д’Артаньян вздохнул и ввел друга в дом генерала Монка.
— Позвольте, — сказал он, — я оставлю дома свой кошелек. Если в толпе хваленые лондонские жулики, славящиеся даже в Париже, обкрадут меня, отнимут последнее, то мне не на что будет вернуться во Францию… С веселым сердцем выехал я из Франции и еще веселее возвращаюсь, потому что вся моя старая ненависть к Англии воскресла и еще усилилась.
Атос не отвечал.
— Так подождите, любезный друг, минутку, я пойду с вами. Знаю, что вы спешите получить награду, но верьте, мне также не терпится разделить вашу радость… хоть издали… Подождите меня.
Д’Артаньян почти уже прошел переднюю, когда полу-солдат, полулакей, исполнявший у Монка должность привратника и сторожа, остановил нашего мушкетера и сказал по-английски:
— Извините, милорд д’Артаньян.
— Это еще что такое? Уж не выгоняет ли меня и генерал? Только этого недоставало.
Эти слова, сказанные по-французски, нисколько не подействовали на того, к кому относились: привратник говорил только по-английски, с примесью самого грубого шотландского наречия. Но они больно кольнули Атоса, потому что, казалось, слова д’Артаньяна начинали оправдываться.
Англичанин протянул письмо д’Артаньяну со словами:
— От генерала.
— Отлично, так и есть, он выгоняет меня, — сказал гасконец. — Читать ли письмо, Атос?
— Вы, наверное, ошибаетесь, — отвечал Атос. — Или на свете нет честных людей, кроме вас и меня?
Д’Артаньян пожал плечами и распечатал письмо; между тем невозмутимый англичанин поднес фонарь, чтоб посветить нашему мушкетеру.
— Что с вами? — спросил Атос, видя, что д’Артаньян изменился в лице.
— Прочтите сами.
Атос взял бумагу и прочитал:
"Господин д'Артаньян,
король очень сожалеет, что Вы не провожали его в собор св. Павла. Его величество говорит, что ему очень недоставало Вас, — так же как и мне, любезный капитан. Есть только одно средство исправить дело. Его величество ждет меня в девять часов в Сент-Джемсском дворце. Не хотите ли быть там в одно время со мною? Король назначает этот час для Вашей аудиенции".