— Друг мой, удовольствия, к которым мы не привыкли, беспокоят нас больше, чем привычные горести. Дайте мне совет, прошу вас. У вас ведь всегда есть деньги. Когда имеешь капитал, что надо с ним делать?
— Это зависит от владельца.
— Что вы делаете со своими деньгами, чтоб не превратиться ни в скупца, ни в мота? Ведь скупость сушит душу, а расточительность топит ее… не так ли?
— Фабриций не сказал бы умнее. Признаться, мои деньги никогда не были мне в тягость.
— Скажите же: вы отдаете их под проценты?
— Нет. Вы знаете, что у меня довольно приличный дом, и он составляет главную часть моего состояния.
— А доходы вы прячете?
— Нет.
— Что вы думаете о тайнике где-нибудь в стене?
— Я никогда не пользовался тайниками.
— Так у вас есть доверенный, которому вы отдаете свои капиталы, и он платит вам изрядные проценты?
— Нет.
— Так куда же идут доходы?
— Я трачу все, что получаю; излишков у меня нет, дорогой д’Артаньян.
— А, вот что! Вы живете как вельможа, и пятнадцать-шестнадцать тысяч ливров в год проходят у вас сквозь пальцы? Притом на вас лежат разные обязанности: вы непременно должны принимать…
— Но, мне кажется, вы точно такой же вельможа, как я, мой друг, и ваших денег вам только-только хватит.
— Триста тысяч ливров!.. Тут две трети лишних!
— Извините, но мне показалось, будто вы говорили… мне послышалось… я вообразил, что у вас есть компаньон…
— Ах, черт возьми! Правда! — вскричал д’Артаньян, покраснев. — У меня есть Планше! Клянусь честью, я забыл о Планше… Вот и отходит часть моих денег. Жаль, сумма была круглая, и цифра выглядела славно. Правда ваша, Атос, я вовсе не так уж богат. Какая у вас память!
— Да, порядочная, слава Богу!
— Добрый Планше не прогадал, — пробормотал д’Артаньян. — Неплохое предприятие, черт возьми! Ну, давши слово — держись!
— Сколько придется на его долю?
— О, — сказал д’Артаньян, — он славный малый, и я рассчитаюсь с ним на совесть; не забудьте, ведь я много хлопотал, много издержал, все это надо внести в счет.
— Друг мой, я не сомневаюсь в вас, — сказал Атос спокойно, — и нисколько не боюсь за добряка Планше. Его деньги сохраннее в ваших руках, чем в его собственных. Но теперь, когда вам уже нечего здесь делать, уедем поскорее. Поблагодарите его величество — и в путь! Через неделю мы увидим башни собора Парижской Богоматери.
— Да, мой друг, мне самому очень хочется уехать, и я сейчас же пойду проститься с королем.
— А я, — сказал Атос, — пойду повидаться со знакомыми, и потом я к вашим услугам.
— Одолжите мне вашего Гримо.
— Извольте!.. Зачем он вам?
— Он нужен мне для очень простого дела, которое не затруднит его: я попрошу его покараулить мои пистолеты, которые лежат на столе, вот здесь, возле этих сундуков.
— Хорошо, — отвечал Атос хладнокровно.
— И он никуда не уйдет?
— Он останется здесь с пистолетами.
— Тогда я пойду к королю. До свидания!
Д’Артаньян явился в Сент-Джемсский дворец, где Карл II, писавший в это время письма, заставил его ждать целый час.
Д’Артаньян прогуливался вдоль галереи от дверей до окон и обратно; вдруг в передней промелькнул плащ, очень похожий на плащ Атоса. Не успел д’Артаньян посмотреть, кто там, как его позвали к королю.
Карл II, потирая руки, принял изъявления благодарности мушкетера.
— Шевалье, — сказал он, — вы напрасно так благодарите меня. Я не заплатил и четверти настоящей цены за историю с ящиком, в который вы запрятали нашего храброго генерала… я хочу сказать, нашего милого герцога Эльбмерля.
И король громко расхохотался.
Д’Артаньян не счел нужным прерывать его величество и скромно молчал.
— Кстати, — продолжал Карл, — действительно ли любезный Монк простил вам?
— Да, надеюсь…
— О, но шутка была жестокая… odd fish! Закупорить, как селедку в бочонок, первое лицо английского королевства! На вашем месте я не был бы так спокоен, шевалье.
— Но…
— Монк называет вас своим другом, я знаю… Но по глазам его видно, что память у него хорошая. И к тому же он очень горд, об этом говорят его высокие брови. Знаете большая supercilium[8].
"Обязательно выучу латынь", — подумал д’Артаньян.
— Послушайте! — весело продолжал король. — Я должен устроить ваше примирение; я сумею взяться за дело так, что…
Д’Артаньян закусил ус.
— Разрешите сказать откровенно вашему величеству?
— Говорите, шевалье.
— Ваше величество очень пугаете меня… Если вы пожелаете уладить это дело, то я человек погибший: герцог велит убить меня.
Король снова расхохотался: от его смеха страх д’Артаньяна перешел в ужас.
— Ваше величество, сделайте милость, обещайте, что позволите мне самому уладить это дело; и если я больше не нужен вам…
— Нет, шевалье. Вы хотите ехать? — спросил Карл с веселостью, вселявшей в мушкетера все большее и большее беспокойство.
— Если ваше величество ничего не хочет приказать мне…
Карл стал почти серьезен.
— У меня есть к вам просьба. Повидайтесь с моей сестрой Генриеттой. Она знает вас?
— Нет, ваше величество. Но такой старый солдат, как я, — скучное зрелище для веселой и молодой принцессы.
— Я хочу, чтоб сестра мой знала вас, чтоб она в случае надобности могла положиться на вас.
— Все, что вам дорого, для меня священно.
— Хорошо!.. Парри! Добрый Парри!.. Войди сюда.
Боковая дверь отворилась, и вошел Парри. Увидев д’Артаньяна, он очень обрадовался.
— Что делает Рочестер? — спросил король.
— Он на канале с дамами, — отвечал Парри.
— А Бекингем?
— Там же.
— Очень хорошо. Ты отведешь господина д’Артаньяна к Вилльерсу, — так зовут герцога Бекингема, шевалье, — и попросишь его представить господина д’Артаньяна леди Генриетте.
Парри поклонился королю и улыбнулся д’Артаньяну.
— Шевалье, — продолжал король, — это ваша прощальная аудиенция. Можете ехать, когда вам будет угодно.
— Благодарю, ваше величество.
— Но только помиритесь с Монком…
— Непременно!
— Вы знаете, что я предоставил корабль в ваше полное распоряжение?
— Ваше величество осыпаете меня милостями, но я не допущу, чтобы офицеры вашего величества беспокоились ради меня.
Король потрепал д’Артаньяна по плечу.
— Вы никому не причиняете хлопот, шевалье, я отправлю во Францию посла, которому, я думаю, вы охотно будете спутником, потому что коротко знакомы с ним.
Д’Артаньян взглянул на короля с изумлением.
— Посол мой — некий граф де Л а Фер… тот самый, которого вы называете Атосом, — прибавил король, оканчивая разговор, как и начал, взрывом веселого смеха. — Прощайте, шевалье, прощайте! Любите меня, как я вас люблю!
Спросив знаком у Парри, не ждет ли его кто-нибудь в соседнем кабинете, король прошел туда, оставив д’Артаньяна в величайшем изумлении от такой странной аудиенции.
Старик дружески взял его под руку и повел в сад.
XXXV
НА КАНАЛЕ
Вдоль наполненного мутной зеленоватой водой канала с мраморными берегами, изъеденными временем и поросшими густой травой, величественно скользила длинная лодка под балдахином, украшенная флагами с английским гербом и устланная коврами, бахрома которых свисала до самой воды. Восемь гребцов, плавно налегая на весла, медленно подвигали ее вперед; она плыла так же грациозно, как лебеди, которые, заслышав шум, издали смотрели на это великолепие, невиданное в их старом приюте. В лодке сидели четыре музыканта, игравшие на лютне и на гитаре, два певца и несколько придворных в одеждах, расшитых золотом и драгоценными камнями. Придворные приятно улыбались, чтобы угодить прелестной леди Стюарт, внучке Генриха IV, дочери Карла I, сестре Карла II, которая сидела в этой лодке на почетном месте под балдахином.
Мы уже знаем юную принцессу: мы видели ее в Лувре с матерью, когда у них не было ни дров, ни хлеба, когда ее кормили коадъютор и парламент. Она, так же как и братья, провела юность в лишениях; потом она внезапно очнулась от этого долгого страшного сна на ступенях трона среди придворных и льстецов.