Так же как и Мария Стюарт, когда она выходила из тюрьмы, принцесса наслаждалась жизнью, свободой, властью и богатством.
Генриетта, сформировавшись, стала замечательной красавицей. Красота ее расцвела еще пышнее, когда Стюарты опять вступили на престол.
Несчастье отняло у нее блеск гордости, но благоденствие вернуло снова. Она вся сияла в своей радости и преуспеянии, подобно тем оранжерейным цветам, что, случайно оставленные на одну ночь первым осенним заморозкам, повесили головки, но назавтра, согретые воздухом, в котором родились, раскрываются с еще невиданной пышностью.
Лорд Вильерс Бекингем (сын того самого лорда Бекингема, который играет столь значительную роль в первых частях нашего повествования), красивый молодой человек, томный с женщинами, веселый с мужчинами, и Уилмот Рочестер, весельчак и с мужчинами и с женщинами, стояли в лодке перед Генриеттой, наперерыв стараясь вызвать у нее улыбку.
Прелестная молодая принцесса, прислонясь к бархатной, вышитой золотом подушке и опустив руку в воду, лениво слушала музыкантов, не слыша их, и прислушивалась к болтовне обоих придворных, делая вид, что вовсе не слушает их.
Леди Генриетта, соединившая в себе очарование французских и английских красавиц, никогда еще не любила и была очень жестока, когда принималась кокетничать. Улыбка — это наивное свидетельство благосклонности у девушек — не освещала ее лица, и когда она поднимала глаза, то смотрела так пристально на того или другого кавалера, что они, при всей своей дерзости и привычке угождать дамам, невольно смущались.
Между тем лодка все подвигалась вперед. Музыканты выбились из сил, да и придворные устали не меньше их. Прогулка казалась, вероятно, слишком однообразною принцессе, потому что она вдруг, нетерпеливо приподняв голову, сказала:
— Ну, довольно! Пора домой!
— Ах, — сказал Бекингем, — как мы несчастны: нам не удалось развеселить ваше высочество.
— Матушка ждет меня, — отвечала Генриетта, — и, откровенно признаться, мне скучно.
Произнеся эти жестокие слова, принцесса попыталась успокоить взглядом обоих молодых людей, которые казались задетыми за живое подобной откровенностью. Взгляд ее произвел ожидаемое действие, и оба лица просветлели; но сразу же, видимо решив, что сделала слишком много для простых смертных, царственная кокетка передернула плечиками и повернулась спиной к своим красноречивым собеседникам, словно бы погруженная в мысли и мечтания, в которых им, конечно же, не могло быть никакого места.
Бекингем яростно закусил губу, потому что он в самом деле был влюблен в леди Генриетту и, как влюбленный, принимал всерьез каждое ее слово. Рочестер тоже прикусил губу; но так как ум всегда господствовал у него над чувством, он сделал это только затем, чтобы удержаться от злобного смеха.
Принцесса смотрела на берег, на траву, на цветы, отвернувшись от придворных. Вдруг она увидела издали д’Артаньяна и Парри.
— Кто там идет? — спросила она.
Оба кавалера повернулись с быстротой молнии.
— Это Парри, — отвечал Бекингем, — всего только Парри.
— Извините, — возразил Рочестер, — но мне кажется, с ним кто-то еще.
— Да, это во-первых, — томно сказала принцесса, — а во-вторых, что значат эти слова "всего только Парри", скажите, милорд?
— Они значат, — отвечал обиженный Бекингем, — что верный Парри, блуждающий Парри, вечный Парри — не очень важная птица.
— Вы ошибаетесь, герцог. Парри, блуждающий Парри, как вы его назвали, вечно блуждал, служа нашему семейству, и мне всегда очень приятно видеть этого старика.
Леди Генриетта следовала привычке всех хорошеньких и кокетливых женщин: от капризов переходила к досаде. Влюбленный уже покорился ее капризу; теперь придворный должен был сносить ее досаду. Бекингем поклонился и ничего не ответил.
— Правда, ваше высочество, — сказал Рочестер, тоже кланяясь, — правда, что Парри — образец верного слуги. Но он уже немолод, а мы смеемся, только когда видим веселых людей. Разве старик может быть веселым?
— Довольно, милорд, — сказала Генриетта сухо. — Этот разговор мне неприятен.
Потом, словно говоря сама с собой, прибавила:
— Странно и непонятно, до чего друзья моего брата мало уважают его слуг!
— Ах, ваше высочество, — вскричал Бекингем, — вы пронзили мне сердце кинжалом, выкованным вашими руками.
— Что значит эта фраза, составленная по образцу французских мадригалов? Я не понимаю ее.
— Она значит, ваше высочество, что вы сами, вы, добрая, снисходительная, милостивая, вы иногда смеялись, — извините, я хотел сказать, улыбались, слушая несвязную болтовню доброго Парри, за которого теперь вступаетесь так горячо.
— О, милорд! Если я до такой степени забывалась, то вы напрасно напоминаете мне об этом, — отвечала леди Генриетта с досадой. — Добрый Парри, кажется, хочет говорить со мной. Рочестер, прошу вас, прикажите пристать к берегу.
Рочестер тотчас передал приказание принцессы; минуту спустя лодка остановилась.
— Сойдем на берег, — сказала Генриетта, ища руки Рочестера, хотя Бекингем стоял ближе к ней и предлагал ей свою.
Рочестер, не скрывая своей гордости, которая поразила бедного Бекингема прямо в сердце, провел принцессу по мостику, который гребцы перекинули с лодки на берег.
— Куда вы желаете идти, ваше высочество? — спросил Рочестер.
— Вы видите, милорд: к доброму Парри, который все блуждает, как говорил лорд Бекингем. Он ищет меня глазами, ослабевшими от слез, пролитых над нашими несчастьями.
— Боже мой, — сказал Рочестер, — как ваше высочество сегодня печальны! Мы в самом деле кажемся вам смешными безумцами!
— Говорите за себя, милорд, — заметил Бекингем с досадой. — Что касается меня, я до такой степени неприятен ее высочеству, что вовсе для нее не существую.
Ни Рочестер, ни принцесса не отвечали ему; Генриетта только ускорила шаги. Бекингем остался позади и, воспользовавшись уединением, принялся грызть свой платок так беспощадно, что в три приема разорвал его в клочки.
— Парри, добрый Парри, — сказала принцесса своим чарующим голосом, — поди сюда. Я вижу, что ты меня ищешь, я жду тебя.
— Ах, ваше высочество, — сказал Рочестер, — если Парри не видит вас, то человек, сопровождающий его, превосходный проводник для слепого. Посмотрите, какие у него огненные глаза: точно фонари маяка.
— Да, и они освещают прекрасное лицо воина, — отвечала принцесса, решившая противоречить каждому слову.
Рочестер поклонился.
— Это одна из тех мужественных физиономий, какие можно видеть только во Франции, — прибавила принцесса с настойчивостью женщины, уверенной в безнаказанности.
Рочестер и Бекингем переглянулись, как бы спрашивая друг друга: "Что с ней сделалось?"
— Герцог Бекингем, — сказала Генриетта, — узнайте, зачем пришел Парри. Ступайте!
Молодой человек принял это приказание как милость, ободрился и побежал навстречу Парри, который вместе с д’Артаньяном медленно двигался по направлению к принцессе. Парри шел медленно потому, что был стар. Д’Артаньян шел медленно и с достоинством, как должен был идти д’Артаньян, владеющий третью миллиона, — то есть без чванства, но и без застенчивости. Когда Бекингем, спешивший исполнить приказание принцессы, которая, пройдя несколько шагов, села на мраморную скамью, подошел к Парри, тот узнал его и сказал:
— Не угодно ли вам, милорд, исполнить желание его величества короля?
— Какое, господин Парри? — холодно спросил молодой вельможа, немного смягчая тон в угоду принцессе.
— Его величество поручает вам представить этого господина ее высочеству леди Генриетте.
— Кого же? Кто этот господин? — спросил Бекингем высокомерно.
Д’Артаньяна, как известно, легко было взбесить; тон герцога Бекингема не понравился ему, он пристально взглянул на придворного, и две молнии сверкнули под его бровями. Однако он овладел собой и сказал спокойно: