"Решительно, — заключил гасконец, обдумав все это, — необходимо попасть в милость к Монку и убедиться, что он равнодушен к случившемуся. Если, Боже упаси, он все еще сердится и не забыл обиду, то я отдам свои деньги Атосу и останусь в Англии, сколько будет нужно, чтобы хорошенько изучить генерала; а потом — у меня глаз острый и ноги проворные, — если я увижу малейший признак враждебности, я убегу и спрячусь у милорда Бекингема, который кажется мне славным малым. В благодарность за гостеприимство я расскажу ему всю историю с бриллиантами. Она может повредить только репутации старой королевы, ну, а она, выйдя замуж за подлого скрягу Мазарини, сможет сознаться, что в молодости любила красавца Бекингема. Черт возьми! Монку не победить меня! Притом же у меня явилась новая мысль".
Известно, что д’Артаньян отнюдь не был беден идеями.
Во время своего монолога д’Артаньян внутренне весь собрался, словно застегнулся на все пуговицы, а ничто так не подстегивало его воображения, как эта готовность к бою, какому бы то ни было.
Весьма возбужденный, д’Артаньян вошел в дом герцога Эльбмерлского.
Его ввели к вице-королю с поспешностью, доказывавшей, что его считают своим человеком. Монк сидел в своем рабочем кабинете.
— Милорд, — сказал д’Артаньян с простодушным видом, который хитрый гасконец умел принимать в совершенстве, — я пришел просить у вас совета.
Монк, столь же собранный душевно, сколь его антагонист был собран мысленно, отвечал:
— Говорите, дорогой мой.
Лицо его казалось еще простодушнее лица д’Артаньяна.
— Милорд, прежде всего обещайте мне снисходительность и молчание.
— Обещаю все, что вам угодно. Но скажите же, в чем дело.
— Вот что, милорд: я не совсем доволен его величеством королем.
— В самом деле? Чем же именно вы недовольны, любезнейший лейтенант?
— Его величество иногда шутит очень нескромно над своими верными слугами, а шутка, милорд, — такое оружие, которое больно ранит нашу братию военных.
Монк всеми силами старался не выдать своих мыслей; но д’Артаньян следил так внимательно, что заметил на его лице едва приметную краску.
— Но я, — отвечал Монк самым естественным тоном, — отнюдь не враг шуток, любезный господин д’Артаньян. Мои солдаты скажут вам, что в лагере я частенько не без удовольствия слушал сатирические песни, которые залетали из армии Ламберта в мою. Генералу построже они бы, наверное, резали слух.
— Ах, милорд, — сказал д’Артаньян, — я знаю, что вы совершенство. Знаю, что вы выше всех человеческих слабостей. Но шутки шуткам рознь. Есть такие, что прямо бесят меня.
— Нельзя ли узнать, какие именно, дорогой мой?
— Те, которые обращены против моих друзей или против людей, уважаемых мною.
Монк слегка вздрогнул, и д’Артаньян подметил его движение.
— Каким образом, — спросил Монк, — булавка, царапающая другого, может колоть вам кожу? Ну-ка, расскажите.
— Милорд, я все объясню вам одной фразой: дело шло о вас.
Монк подошел к д’Артаньяну.
— Обо мне?
— Да, и вот чего я не мог объяснить себе. Быть может, я плохо знаю характер короля. Как у короля достает духу смеяться над человеком, оказавшим ему такие услуги? Чего ради он хочет стравить вас, льва, со мной, мухой?
— Но я совсем не вижу, чтобы он имел намерение стравить нас, — ответил Монк.
— Да, да, он хочет! Король должен был дать мне награду и мог наградить меня как солдата, не сочиняя истории с выкупом, которая задевает вас.
— Да она вовсе не задевает меня, уверяю вас, — отвечал Монк с улыбкой.
— Вы не гневаетесь на меня, понимаю. Вы меня знаете, милорд, я умею хранить тайны так крепко, что скорей могила выдаст их, чем я. Но все-таки… Понимаете, милорд?
— Нет, — упрямо отвечал Монк.
— Если кто-нибудь другой узнает тайну…
— Какую тайну?
— Ах, милорд! Эту злополучную тайну про Ньюкасл.
— А! Про миллион графа де Ла Фер?
— Нет, милорд, нет! Покушение на вашу свободу.
— Оно было превосходно исполнено, и тут не о чем говорить. Вы воин храбрый и хитрый, вы соединяете качества Фабия и Ганнибала. Вы применили к делу ваши оба качества — мужество и хитрость. Против этого тоже ничего не скажешь, я должен был позаботиться о своей защите.
— Я это знаю, милорд. Этого я и ждал от вашего беспристрастия, и если б ничего не было, кроме похищения, так черт возьми!.. Но обстоятельства этого похищения…
— Какие обстоятельства?
— Вы ведь знаете, милорд, что я имею в виду.
— Нет же, клянусь вам!
— Ах… Право, это трудно выговорить!..
— Что ж такое?
— Этот проклятый ящик!
Монк заметно покраснел.
— О, я совсем забыл про него!
— Сосновый, — продолжал д’Артаньян, — с отверстиями для носа и рта. По правде сказать, милорд, все остальное еще куда ни шло, но ящик!.. Ящик!.. Решительно, это скверная шутка!
Монк смутился. Д’Артаньян продолжал:
— Однако нет ничего удивительного, что я сделал это, я, солдат, искавший счастья. Легкомыслие моего поступка извиняется важностью предприятия, и, кроме того, я осторожен и умею молчать.
— Ах, — сказал Монк, — верьте, господин д’Артаньян, я хорошо вас знаю и ценю по заслугам.
Д’Артаньян не спускал глаз с Монка и видел, что происходило в душе генерала, пока он говорил.
— Но дело не во мне, — сказал мушкетер.
— Так в ком же? — спросил Монк, начинавший уже терять терпение.
— В короле, который не умеет молчать.
— А если он будет говорить, так что за беда? — пробормотал Монк.
— Милорд, — сказал д’Артаньян, — умоляю вас, не притворяйтесь со мной. Ведь я говорю совершенно откровенно. Вы имеете право сердиться, как бы вы ни были снисходительны. Черт возьми! Человеку, столь важному, как вы, человеку, играющему скипетрами и коронами, как фокусник шарами, не следует попадать в ящик! Понимаете ли, от этого лопнут со смеху все ваши враги, а у вас их, должно быть, не перечесть, так как вы благородны, великодушны, честны. Половина рода человеческого расхохочется, когда представит себе вас в ящике. А ведь смеяться таким образом над вторым лицом в королевстве— совсем неприлично.
Монк совершенно растерялся при мысли, что его представят лежащим в ящике. Насмешка, как и предвидел д’Артаньян, подействовала на генерала так, как никогда не действовали ни опасности войны, ни жгучее честолюбие, ни страх смерти.
"Отлично, — подумал гасконец, — я спасен, потому что он испугался".
— О, — сказал Монк, — что касается короля, то не бойтесь, любезный господин д’Артаньян. Король не станет шутить с Монком, клянусь вам!
Д’Артаньян заметил молнию, блеснувшую в его глазах и тотчас же исчезнувшую.
— Король добр и благороден, — продолжал Монк, — и не пожелает зла тому, кто сделал ему добро.
— Ну еще бы, разумеется! — воскликнул д’Артаньян. — Я совершенно согласен с вашим мнением насчет сердца короля, но только не насчет его головы: он добр, но чересчур легкомыслен.
— Король не поступит легкомысленно с Монком, будьте покойны.
— Значит, вы спокойны, милорд?
— С этой стороны — совершенно.
— Но не с моей?
— Я уже, кажется, сказал вам, что верю вашей честности и умению молчать.
— Тем лучше, но, однако, вспомните еще одно…
— Что же?
— Ведь я не один: у меня были товарищи, и еще какие!
— Да, я знаю их.
— К несчастью, и они вас знают.
— Так что же?
— А то, что они там, в Булони, ждут меня.
— И вы боитесь?
— Боюсь, что в мое отсутствие… Черт возьми! Если б я был с ними, так поручился бы за их молчание!