Не прошло и десяти минут, как внимание министра было привлечено отрывистым стуком, повторившимся несколько раз. Фуке поднял голову и стал прислушиваться.
Стук продолжался. Фуке поднялся с жестом нетерпения и направился к зеркалу, из-за которого доносился стук. Оно было вделано в стену. Три других совершенно таких же зеркала были размещены симметрично. В тот момент, когда Фуке, прислушиваясь, подошел к зеркалу, стук возобновился. Несомненно, это было условным сигналом.
— Гм! — пробормотал он с удивлением. — Кто бы это мог быть? Я никого не ожидаю сегодня.
И, несомненно, чтобы ответить на поданный сигнал, министр повернул три раза золоченый штифт в раме.
Затем он вернулся на место со словами:
— Ничего, пусть подождут!
Погрузившись вновь в море бумаг, Фуке, казалось, не думал ни о чем другом, кроме своей работы. И в самом деле, с невероятной быстротой и с поразительной проницательностью разбирал он самые пространные бумаги, самые запутанные документы, делая в них поправки и пометки; работа кипела у него в руках, словно трудилось десять чиновников, а не один человек.
Однако время от времени Фуке поглядывал на стоявшие перед ним часы.
Когда Фуке отдавался работе, он мог сделать за час столько, сколько другой не успел бы за день. Обладая неистощимой энергией, он всегда был уверен, что, если никто не будет ему мешать, он добьется поставленной цели в назначенный срок.
В самый разгар его работы стук за зеркалом раздался вновь, но теперь он был гораздо торопливее и настойчивее.
— Очевидно, дама начинает терять терпение, — сказал Фуке. — Это, наверное, графиня… впрочем, она ведь уехала на три дня в Рамбуйе. Может быть, президентша? О нет, президентша не ведет себя так решительно. Смиренно позвонив, она терпеливо ждет, пока заблагорассудят откликнуться. Ясно, что мне не угадать, кто это, хоть я и знаю, кого не может быть. А так как это не маркиза, то провались все остальные!
Фуке продолжал трудиться, не обращая внимания на повторявшиеся удары. Но минут через пятнадцать он, в свою очередь, начал терять терпение и, стремительно закончив работу, сунул охапку бумаг в портфель и быстро взглянул в зеркало. Стук тем временем продолжался без перерыва.
— Ого, — сказал он, — какая пылкость! Что там случилось? Посмотрим, что за фея ждет меня с таким нетерпением.
Он нажал пальцем кнопку, находившуюся рядом со штифтом. Зеркало тотчас повернулось на шарнирах, открыв в стенной обшивке довольно глубокую нишу, в которой министр скрылся. Там он опять нажал пружину и вышел в отворившуюся в стене дверь, которая сама захлопнулась за ним.
Затем он спустился по винтовой лестнице, имевшей десятка два ступеней, и очутился в обширном подземелье, выложенном плитами. Свет проникал туда через узкие окна. Пол был устлан ковром. Это подземелье тянулось под улицей, отделявшей дом Фуке от Венсенского парка.
В конце подземелья находилась вторая лестница. Поднявшись по ней, Фуке нажал пружину и очутился в такой же нише, какая была у него в кабинете; из нее он вошел в красиво обставленную комнату, где не было ни души.
Убедившись, что зеркало, служившее тайной дверью, закрылось плотно, он отпер дверь напротив тройным поворотом золоченого ключика и вошел в комнату, отделанную с необыкновенной роскошью. На диване сидела женщина поразительной красоты. Она бросилась навстречу Фуке.
— Ах, Боже мой! — воскликнул Фуке, отступая на шаг от изумления. — Маркиза де Бельер! Вы… вы здесь?
— Да… я, — прошептала маркиза.
— Маркиза, дорогая маркиза, — повторял Фуке, готовый упасть к ее ногам. — О, Боже! Но как вы попали сюда? А я-то заставил вас так долго ждать.
— Долго… очень долго.
— Я счастлив, что ожидание показалось вам долгим.
— О, оно показалось мне вечностью. Я звонила больше двадцати раз. Разве вы не слыхали?
— Нет, я слышал, но не мог прийти. Как смел я предположить, что это вы, после вашей суровости, после вашего отказа? Если бы я догадывался о счастье, которое меня ожидает, поверьте, маркиза, я оставил бы все.
Маркиза обвела комнату взглядом.
— Мы здесь одни? — спросила она.
— О да, отвечаю вам за это.
— В самом деле, — грустно сказала маркиза.
— Вы вздохнули, маркиза?
— Сколько тайн, сколько предосторожностей! — с легкой горечью сказала маркиза. — Как вы боитесь, чтобы никто не узнал о вашей любви.
— Неужели следует выставлять ее напоказ?
— О нет, вы слишком деликатны для этого, — сказала маркиза с усмешкой.
— Не нужно упреков, маркиза, умоляю вас.
— Имею ли я право вас упрекать?
— К несчастью, нет. Но скажите мне вы, которую я люблю уже целый год без надежды и без взаимности…
— Вы ошибаетесь, — перебила маркиза. — Без надежды — это правда, но не без взаимности.
— О, для меня любовь имеет только одно доказательство, и я все еще жду его.
— Я принесла его вам.
Фуке хотел ее обнять, но она уклонилась.
— Вы заблуждаетесь, сударь. Не требуйте от меня ничего, кроме преданности, которую я только и могу подарить вам.
— Ах, значит, вы не любите меня: преданность — это всего лишь добродетель, а любовь — это страсть.
— Выслушайте меня, сударь, умоляю вас. Вы должны понять, что лишь особо важная причина могла привести меня сюда.
— Что мне до причины, если вы здесь, если я могу говорить с вами, видеть вас.
— Да, вы правы: всего важнее, что я здесь, что никто не видел меня и я могу сказать вам…
Фуке опустился на колени.
— Говорите, маркиза, — сказал он, — говорите, я вас слушаю.
Маркиза посмотрела на Фуке, стоявшего перед нею на коленях, странным взглядом, полным нежности и грусти.
— О! — прошептала она наконец. — Как бы я хотела быть той, которая вправе видеть вас каждую минуту, говорить с вами каждое мгновение. Как бы я хотела быть той, которая заботится о вас, которой не приходится пользоваться разными секретными приспособлениями, чтобы вызвать, словно призрак, любимого человека, видеться с ним какой-нибудь час, а потом смотреть, как он исчезает во мраке тайны, которая кажется еще более загадочной тогда, когда он уходит, чем казалась при его появлении. О, какая это счастливая женщина!
— Неужели, маркиза, вы имеете в виду мою жену? — с улыбкой спросил Фуке.
— Разумеется, я говорю о ней.
— Не завидуйте ее участи, маркиза. Из всех женщин, с которыми я поддерживаю отношения, госпожа Фуке меньше всех видит меня, меньше всех говорит со мною и пользуется моим наименьшим доверием.
— По крайней мере, сударь, ей не приходится нажимать рукою раму зеркала, чтобы вызвать вас, как пришлось сделать мне; по крайней мере, вы не отвечаете ей таинственным, пугающим звуком колокольчика, пружина которого висит где-то в неведомом месте; по крайней мере, вы никогда не запрещали ей проникнуть в тайну этих встреч под страхом того, что ваша связь с нею навсегда прекратится, как вы поступаете с теми женщинами, которые приходили сюда до меня и будут приходить после!
— Ах, дорогая маркиза, как вы несправедливы и как вы не ведаете того, что творите, восставая против таинственности! Только храня тайну, можно любить безмятежно, только безмятежная любовь может дать счастье. Но вернемся к прежнему разговору о вашей преданности, в которой вы меня уверяли или, скорее, обманывали меня, маркиза, позволяя думать, что эта преданность есть любовь.
— Только что, — произнесла маркиза, проводя по глазам своей прекрасной рукой, — только что мои мысли были ясны и смелы, а теперь они спутались, меня охватил страх перед необходимостью сообщить вам дурную весть.