— Ведь вы занимаетесь туалетом в этот час.
— И вы нарочно его выбрали, чтоб веселиться, — проворчал принц.
Эта фраза послужила сигналом к общему бегству: женщины разлетелись, как стая спугнутых птиц; гитарист растаял как тень; Маликорн, не переставая прятаться за юбки Монтале, успел юркнуть за драпировку. Что касается Маникана, то он пришел на помощь де Гишу, который, разумеется, все время стоял около принцессы, и оба они храбро выдержали натиск. Граф был слишком счастлив, чтобы сердиться на принца; но принц был очень зол на свою супругу.
Ему нужен был повод к ссоре, и таким поводом ему послужило исчезновение этой толпы, веселившейся до его прихода и смущенной его появлением.
— Почему же все разбежались, как только я вошел? — обиженно и надменно проговорил он.
На это принцесса холодно ответила, что, когда является глава дома, домочадцы из почтения стараются держаться поодаль.
Говоря это, она состроила такую забавную мину, что де Гиш и Маникан не могли удержаться от смеха; принцесса захохотала следом за ними; общее веселье заразительно подействовало на самого принца, так что ему пришлось сесть; когда он смеялся, то терял свою важность.
Перестав хохотать, он рассердился еще больше. Его злило, собственно, то, что он сам не мог сохранить серьезность.
Он смотрел злыми глазами на Маникана, не решаясь излить свой гнев на графа де Гиша.
По его знаку оба они вышли из комнаты. А принцесса, оставшись одна, стала грустно перебирать жемчуг, не смеялась больше и молчала.
— Как это мило, — надулся принц, — у вас меня встречают как чужого.
И он ушел в крайнем раздражении.
По дороге ему попалась Монтале, дежурившая в комнате, смежной с кабинетом принцессы.
— На вас приятно посмотреть, но только из-за двери.
Монтале сделала глубокий реверанс.
— Я не вполне понимаю, что ваше высочество изволите мне сказать.
— Я повторяю, мадемуазель, что когда вы хохочете все вместе в комнате у принцессы, то всякий посторонний, если он не остается за дверью, оказывается лишним.
— Разумеется, ваше высочество говорите это не о себе?
— Наоборот, мадемуазель, я говорю это и думаю именно о себе! Мне устроили не очень-то любезную встречу. Еще бы! Именно в то время, как у моей жены — то есть в моем доме — музицируют и веселятся, когда и мне, в свою очередь, хочется немножко развлечься, все убегают!.. Что же это значит? Вероятно, в мое отсутствие делается что-нибудь дурное…
— Но сегодня было все то же, что и вчера и раньше, — оправдывалась Монтале.
— Неужели! Значит, каждый день хохочут так, как сегодня!..
— Конечно, ваше высочество.
— И каждый день происходит то же самое?
— Все то же, ваше высочество.
— И каждый день такое же бренчание?
— Ваше высочество, гитара была только сегодня: но когда ее не было, играли на скрипке и на флейте: женщинам скучно без музыки.
— Черт возьми! А мужчинам?
— Какие же мужчины, ваше высочество?
— Господин де Гиш, господин де Маникан и остальные.
— Да ведь они — приближенные вашего высочества.
— Да, да, ваша правда, мадемуазель.
И принц ушел на свою половину. Он задумчиво опустился в глубокое кресло, даже не взглянув в зеркало.
— И куда это пропал шевалье? — проговорил он.
Около кресла стоял лакей.
— Никто не знает, где он, ваше высочество.
— Опять этот ответ!.. Первого, кто скажет мне «Не знаю», я прогоню со службы.
При этих словах принца все разбежались совершенно так же, как исчезли при его появлении гости принцессы. Тогда принц пришел в неописуемую ярость. Он толкнул ногою шифоньерку, которая разлетелась на кусочки.
Потом он отправился на галерею и хладнокровно сбросил наземь эмалевую вазу, порфировый кувшин и бронзовый канделябр. Поднялся страшный грохот. Сбежались люди.
— Что угодно вашему высочеству? — решился робко спросить начальник стражи.
— Я занимаюсь музыкой, — отвечал принц, скрежеща зубами.
Начальник стражи послал за придворным доктором. Но раньше доктора явился Маликорн и доложил принцу:
— Ваше высочество, шевалье де Лоррен следует за мною.
Принц взглянул на Маликорна и улыбнулся. И действительно, в комнату вошел шевалье.
XII
РЕВНОСТЬ ГОСПОДИНА ДЕ ЛОРРЕНА
Герцог Орлеанский вскрикнул от удовольствия, увидев шевалье де Лоррена.
— Ах, как я рад! — сказал он. — Какими судьбами? Все говорили, что вы пропали.
— Да, ваше высочество.
— Что же это, каприз?
— Каприз? Смею ли я капризничать, находясь рядом с вашим высочеством? Глубокое уважение…
— Ну хорошо, уважение мы отложим в сторону, ты каждый день доказываешь обратное. Я тебя прощаю. Почему ты исчез?
— Потому что я не был нужен вашему высочеству.
— Как так?
— Около вашего высочества столько людей более интересных, чем я. Я чувствовал, что не в силах тягаться с ними. И я удалился.
— Во всем этом нет ни капли здравого смысла. Что это за люди, с которыми ты не хотел тягаться? Гиш?
— Я никого не называю.
— Но ведь это же глупости! Чем тебе мешает Гиш?
— Я не говорю этого, ваше высочество. Не принуждайте меня. Вы знаете, что Гиш — мой хороший друг.
— Тогда кто же?
Шевалье прекрасно знал, что любопытство усиливается, как жажда, когда у человека отнимают протянутый стакан.
— Нет, я хочу знать, почему ты пропал.
— Я заметил, что стесняю…
— Кого?
— Принцессу.
— Как так? — спросил удивленный герцог.
— Очень просто. Быть может, ее высочество испытывает что-то вроде ревности, видя расположение, какое вы изволите мне выказывать.
— Она дала тебе понять это?
— Ваше высочество, с некоторого времени принцесса не обращается ко мне ни с единым словом.
— С какого времени?
— С тех пор, как господин де Гиш нравится ей больше, чем я, и она стала его принимать во всякое время.
Герцог покраснел.
— Во всякое время… Что вы сказали, шевалье? — строго произнес он.
— Вот видите, ваше высочество, я уже навлек на себя ваше неудовольствие. Я так и знал.
— Дело не в неудовольствии, — вы употребляете странные выражения. В чем же принцесса выказывает предпочтение Гишу перед вами?
— Я умолкаю, — ответил шевалье с церемонным поклоном.
— Напротив, я настаиваю на том, чтобы вы говорили. Если вы из-за этого удалились, значит, вы очень ревнивы?
— Кто любит, тот всегда ревнив, ваше высочество. Разве вы сами не изволите ревновать ее высочество? Разве ваше величество не омрачились бы, если бы постоянно видели около принцессы кого-нибудь, к кому она выказывает явное благоволение? А ведь дружба — такое же чувство, как и любовь. Ваше высочество иногда оказывали мне величайшую честь, называя меня своим другом.
— Да, да… Но вот опять двусмысленность. Знаете, шевалье, вы не мастер разговаривать.
— Какая двусмысленность, ваше высочество?
— Вы сказали: выказывает явное благоволение… Что вы подразумеваете под благоволением?
— Ровно ничего особенного, ваше высочество, — сказал кавалер самым благодушным тоном. — Ну, например, когда муж видит, что жена приглашает к себе какого-нибудь мужчину предпочтительно перед другими; когда этот мужчина всегда находится у изголовья ее ложа или у дверцы ее кареты; когда нога этого мужчины вечно по соседству с платьем этой женщины; когда они оба то и дело оказываются рядом, хотя по ходу разговора этого совсем не нужно; когда букет женщины оказывается одинакового цвета с лентами мужчины; когда они вместе занимаются музыкой, садятся рядом за ужин; когда при появлении мужа разговор прерывается; когда человек, за неделю перед тем совершенно равнодушный к мужу, внезапно оказывается самым лучшим его другом… тогда…
— Тогда… Договаривай же!
— Тогда, ваше высочество, мне кажется, муж вправе ревновать. Но ведь эти мелочи не имеют никакого отношения к нашему разговору.