Принц, видимо, волновался и испытывал внутреннюю борьбу; наконец он произнес:
— Но вы все-таки не объяснили мне, почему вы сбежали. Вы сейчас мне заявили, что боялись стеснить, да еще прибавили, что заметили со стороны принцессы пристрастие к обществу де Гиша.
— Ваше высочество, этого я не говорил!
— Нет, сказали.
— Если сказал, то потому, что не видел тут ничего особенного.
— Однако что-то вы все-таки в этом видели?
— Ваше высочество, вы ставите меня в затруднительное положение.
— Нужды нет, продолжайте. Если ваши слова — правда, зачем вам смущаться?
— Сам я всегда говорю правду, ваше высочество, но я колеблюсь, когда приходится повторять то, что говорят другие.
— Повторять? Значит, что-то говорят?
— Признаюсь, это так.
— Кто же?
Шевалье изобразил негодование.
— Ваше высочество, — сказал он, — вы подвергаете меня настоящему допросу, обращаясь со мною как с подсудимым… А между тем всякий достойный дворянин старается забыть слухи, которые долетают до его ушей. Ваше высочество требуете, чтобы я превратил пустую болтовню в целое событие.
— Однако, — вскричал с досадою принц, — ведь вы же сбежали именно из-за этих слухов!
— Я должен сказать правду. Мне говорили, что господин де Гиш постоянно находится в обществе принцессы, вот и все; повторяю, это самое невинное и совершенно позволительное развлечение. Не будьте несправедливы, ваше высочество, не впадайте в крайность, не преувеличивайте. Вас это не касается.
— Как! Меня не касаются слухи о постоянных посещениях моей жены Гишем?..
— Нет, ваше высочество, нет. И то, что я говорю вам, я сказал бы самому де Гишу — до такой степени считаю невинными его ухаживания за принцессой. Я сказал бы это ей самой. Однако вы понимаете, чего я боюсь? Я боюсь прослыть ревнивцем по обязанности, в силу вашей благосклонности ко мне, в то время как я ревнивец из дружбы к вам. Я знаю вашу слабость, знаю, что, когда вы любите, вы знать ничего не хотите, кроме вашей любви. Вы любите принцессу, да и можно ли не любить ее? Посмотрите же, в каком безвыходном положении я очутился. Принцесса избрала среди ваших друзей самого красивого и привлекательного; она так сумела повлиять на вас в его пользу, что вы стали пренебрегать всеми другими. А ваше пренебрежение — смерть для меня; с меня довольно немилости ее высочества. Вот поэтому-то, ваше высочество, я и решил уступить место фавориту, счастью которого я завидую, хотя питаю к нему прежнюю искреннюю дружбу и восхищение. Скажите, можно ли возразить против этого рассуждения? Разве мое поведение нельзя назвать поведением доброго друга?
Принц взялся за голову и стал ерошить волосы. Молчание длилось довольно долго, так что шевалье мог оценить действие своих ораторских приемов. Наконец принц сказал:
— Ну, слушай, говори все, будь откровенен. Ты знаешь, я уже заметил кое-что в этом роде со стороны этого сумасброда Бекингема.
— Ваше высочество, не обвиняйте принцессу, иначе я покину вас. Как! Неужели вы ее подозреваете?
— Нет, нет, шевалье, я ни в чем не подозреваю мою жену. Но все-таки… я вижу… сопоставляю…
— Бекингем был просто сумасшедший.
— Сумасшедший, на поведение которого ты мне открыл глаза.
— Нет, нет, — с живостью произнес шевалье, — не я открыл вам глаза, а де Гиш. Не надо смешивать.
И он разразился язвительным смехом, напоминавшим шипение змеи.
— Ну да, ты сказал только несколько слов. Гиш проявил больше рвения.
— Еще бы, я думаю! — продолжал шевалье тем же тоном. — Он отстаивал святость алтаря и домашнего очага.
— Что такое? — грозно произнес принц, возмущенный этой насмешкой.
— Конечно. Разве господину де Гишу не принадлежит первое место в вашей свите?
— Словом, — заметил, несколько успокоившись, принц, — эта страсть Бекингема была замечена?
— Разумеется!
— Ну хорошо! А страсть господина де Гиша тоже все замечают?
— Ваше высочество, вы опять изволите ошибаться: никто не говорит о том, что господин де Гиш пылает страстью.
— Ну хорошо, хорошо!
— Вы видите сами, ваше высочество, что было бы во сто раз лучше оставить меня в моем уединении, чем раздувать нелепые подозрения, которые принцесса будет вправе считать преступными.
— Что же надо делать, по-твоему?
— Не надо обращать ни малейшего внимания на общество этих новых эпикурейцев, тогда все слухи постепенно затихнут.
— Посмотрим, посмотрим.
— О, времени у нас довольно, опасность не велика! Главное для меня — не потерять вашей дружбы. Больше мне и думать не о чем.
Принц покачал головой, точно хотел сказать: «Тебе не о чем, а у меня забот по горло».
Подошел час обеда, и принц послал за принцессой. Ему принесли ответ, что ее высочество не выйдет к парадному столу, а будет обедать у себя.
— Это моя вина, — сказал принц. — Я проявил себя ревнивцем, и теперь на меня за это дуются.
— Пообедаем одни, — сказал шевалье со вздохом. — Жаль Гиша.
— О, Гиш не будет долго сердиться, он добрый!
— Ваше высочество, — вдруг заговорил шевалье, — мне пришла в голову хорошая мысль. Во время нашего разговора я, кажется, расстроил ваше высочество. Значит, я должен и уладить все… Я пойду отыщу графа и приведу его.
— Какая у тебя добрая душа, шевалье.
— Вы так сказали, будто это очень удивило вас.
— Черт побери! Как ты злопамятен!
— Может быть; по крайней мере признайтесь, я умею заглаживать причиненное мной зло.
— Да, признаю.
— Ваше высочество, соблаговолите подождать меня несколько минут.
— Хорошо, ступай… Я пока примерю свои новые костюмы.
Шевалье ушел, созвал слуг и отдал им приказания. Они разошлись кто куда; остался один только камердинер.
— Поди узнай сейчас же, — сказал шевалье ему, — не у принцессы ли господин де Гиш. Можешь ты это сделать?
— Очень легко, ваша милость. Я спрошу у Маликорна, а он узнает от мадемуазель Монтале. Только не стоит спрашивать, вся прислуга господина де Гиша разошлась, а с нею вместе, наверное, ушел и он сам.
— Все-таки разузнай получше.
Не прошло и десяти минут, как камердинер вернулся. Он с таинственным видом вызвал своего господина на черную лестницу и провел в какую-то каморку с окном в сад.
— Что такое? В чем дело? — спросил шевалье. — Зачем такие предосторожности?
— Взгляните под тот каштан.
— Ну?.. Ах, Боже мой, это Маникан… кого же он ждет?
— Сейчас увидите. Минуточку терпения… Теперь видите?
— Я вижу… одного, двух… четырех музыкантов с инструментами, а за ними самого де Гиша. Что он тут делает?
— Он ждет, чтобы открыли дверь на фрейлинскую лестницу. Тогда он поднимется к принцессе, и у нее за обедом будет новая музыка.
— А ведь это прекрасно, то, что ты говоришь.
— Вы так считаете, ваша милость?
— Тебе это сказал господин Маликорн?
— Он самый.
— Значит, он тебя любит?
— Он любит его высочество принца.
— Ради чего же?
— Он хочет поступить на службу к принцу.
— Черт возьми, придется взять его. Интересно, сколько же он дал тебе за это?
— Это секрет, но его можно продать, ваша милость.
— Я тебе плачу за него сто пистолей. Держи!
— Благодарю, ваша милость! Смотрите. Дверь отворяется, женщина впускает музыкантов…
— Это Монтале?
— Тише, сударь, не произносите громко этого имени. Назвать Монтале — все равно что назвать Маликорна. Не поладили с одним, не поладите с другой.
— Хорошо. Я ничего не видел.
— А я ничего не получал, — сказал камердинер, пряча кошелек.
Удостоверившись, что де Гиш вошел к принцессе, шевалье вернулся к принцу, который успел великолепно нарядиться и весь сиял.
— Говорят, — вскричал шевалье, — что король избрал солнце своей эмблемой; по совести, ваше высочество, эта эмблема больше подходит вам.
— Ну что же Гиш? — спросил он.
— Не найден! Бежал, испарился. Ваша утренняя выходка напугала его. Его нигде нет.
— Черт возьми, этот пустоголовый способен, пожалуй, взять лошадей да и укатить в свое поместье. Бедный малый! Ну да ничего, мы вызовем его обратно. Давай обедать.