Но прежде, чем он успел закончить свой вопрос, Дафна подняла голову, и огромное горе в ее больших карих глазах, ударило в его сердце, как нож.
Он отступил назад, неожиданно поняв: что-то случилось, что-то ужасное.
– Он мертв, - прошептала Дафна, - Папа мертв.
На мгновение, Энтони был уверен, что ослышался.
Его отец не может умереть. Другие люди умирают молодыми. Как его дядя Хьюго. Но Хьюго был маленьким и слабым. Ну, по крайней мере, меньше и слабее Эдмунда.
– Ты не права, - сказал он Дафне, - Ты не можешь быть права.
Дафна покачала головой.
– Элоиза сказала мне. Он был…это было…
Энтони знал, что не должен трясти сестру, когда она в таком состоянии, но ничего не мог с собой поделать.
– Что это было, Дафна?
– Пчела, - прошептала она, - Его ужалила пчела.
Некоторое время, Энтони мог лишь пораженно смотреть на нее. Наконец, хриплым и незнакомым голосом, он сказал:
– Человек не умирает, из-за жала пчелы, Дафна.
Она ничего не сказала, лишь сидела на полу, и судорожно глотала слезы.
– Он прежде уже был ужален пчелами, - сказал Энтони, повышая голос, - Я был с ним. Мы оба были ужалены. Мы натолкнулись на пчелиное гнездо. Меня пчела ужалила в плечо, - его рука сама поднялась, чтобы коснуться места, где много лет назад его ужалили пчелы.
Шепотом он добавил:
– Его пчела ужалила в руку.
Дафна лишь уставилась на него с пугающим выражением лица.
– Он был в полном порядке, - настаивал Энтони.
Он слышал панику в своем голосе, и знал, что напуган видом сестры, но был бессилен контролировать это. - Человек не может умереть от пчелы!
Дафна покачала головой, и ее глаза внезапно постарели лет на сто.
– Эта была пчела, - сказала она безучастным тоном, - Элоиза видела. Он просто стоял, а затем он был…он…
Энтони почувствовал, как что-то странное с ним твориться, как будто его мускулы готовы вылезти из-под кожи. - Какой он был потом, Дафна?
– Он был мертв, - она выглядела изумленной, будто не верила в то, что говорила.
Энтони оставил Дафну в холле, и, прыгая сразу через три ступеньки, помчался в спальню родителей. Конечно, его отец не умер. Человек не может умереть от жала пчелы. Это не возможно. Полный бред. Его отец молодой и сильный. Он высокий и широкоплечий, достаточно мускулистый, и крошечная пчела не могла убить его.
Но когда Энтони достиг верхнего холла, он мог сказать, судя по напряженной и крайней тишине, повисшей в воздухе, и по многочисленным застывшим слугам, что ситуация была очень мрачной.
И их жалостливые лица…последующую часть своей жизни, он часто видел во сне их застывшие жалостливые лица.
Он думал ему придется проталкиваться к спальне родителей, но слуги расступились перед ним, как перед Моисеем расступилось Красное море, и когда Энтони повернул ручку, он знал.
Его мать сидела на краешке кровати, не плача, не издавая ни звука, лишь держа в своих руках руку отца, и раскачиваясь взад и вперед.
Его отец лежал неподвижно. Неподвижно как… Энтони не мог подобрать слов.
– Мама? - тихо позвал он ее.
Он уже в течение долгих лет не называл ее так; с тех пор, как он уехал в Итон, он называл ее всегда “Матерью”.
Она медленно повернулась к нему, как будто слыша его голос издалека.
– Что случилось? - прошептал он.
Она покачала головой, ее глаза были безнадежно далеко.
– Я не знаю, - ответила она.
Ее губы остались приоткрытыми, как будто она хотела что-то сказать, а затем забыла что.
Энтони сделал несколько шагов вперед, его шаги были неуклюжие и судорожные.
– Он ушел, - наконец, прошептала Вайолет, - Он ушел, а я…ох, Господи, я… - она положила руку на живот, круглый и полный из-за ребенка, - Я сказала ему - ох, Энтони, я сказала ему - она выглядела, так, как будто сейчас рассыплется на маленькие кусочки.
Энтони с трудом сдерживал слезы, которые жгли его глаза, он двинулся в ее сторону.
– Все в порядке, мама, - пытался он ее успокоить.
Но знал, что все не в порядке.
– Я сказала ему, что это должно быть наш последний ребенок, - задыхалась она, рыдая на плече Энтони. - Я сказала ему, что не смогу вынести еще одного, и мы должны быть осторожны, и… Господи, Энтони, я бы все отдала, чтобы он был сейчас здесь, и у меня была бы возможность дать ему еще одного ребенка. Я не понимаю. Я просто не понимаю…
Энтони мягко обнимал ее, пока она рыдала. Он ничего не говорил; казалось, никакими словами нельзя было ослабить боль в его сердце.
Он тоже ничего не понимал.
Доктора приехали в тот день позже вечером, и были крайне расстроены. Они слышали прежде о похожих случаях, но ни один из них не был таким молодым и сильным. В нем было столько жизни, столько силы, что никто не понимал, что произошло. Известно было, что младший брат виконта Хьюго внезапно умер в прошлом году, но такие вещи не обязательно должны повторяться в семье. И хотя Хьюго умер снаружи дома, никто не нашел на его коже жала пчелы.
Хотя, тогда никто и не искал.
Никто не может понять, в чем дело, говорил доктора снова и снова, пока Энтони не захотелось раздавить их всех. В конечно итоге, Энтони выгнал их всех из дома, и поместил свою мать в постель. Им пришлось перенести ее в запасную спальню; она не могла заснуть в кровати, которую долгие годы делила вместе с Эдмундом.
Энтони также сумел отправить в кровати всех своих шестерых братьев и сестер, сказав им, что у них будет разговор утром, и что все будет хорошо, он позаботится о них так, как хотел бы их отец.
Затем он вошел в комнату, где все еще лежало тело его отца, и посмотрел на него. Он смотрел на него, и смотрел, долгие часы, почти не мигая.
И когда он вышел из той комнаты, он ушел с новым видением своей жизни, и новым знанием о своей смерти.
Эдмунд Бриджертон умер в возрасте тридцати восьми лет. И Энтони не мог представить себе, что он в чем-то сможет превзойти своего отца, даже в прожитых годах.
Глава 1
Тема о повесах неоднократно обсуждалась в этой колонке, и Ваш автор пришел к выводу, что существуют повесы и Повесы.
Энтони Бриджертона, несомненно, можно назвать Повесой.
Представители первой группы больше смахивают на желторотых птенцов. Они пытаются щеголять своими подвигами, ведут себя с крайним идиотизмом, и воображают себя опасными для женщин.
Повеса (пишется с большой буквы) не думает, он знает, что опасен для женщин.
Он никогда не щеголяет, и совсем не нуждается в этом. Ему прекрасно известно, что о нем, при входе в зал, будут шептать не только женщины, но и мужчины, приписывая ему реальные и выдуманные подвиги. Фактически, он предпочел бы, что бы они помалкивали. Он знает, кто он и что он успел сделать; дальнейшие пересуды, по его мнению, излишни.
Он не ведет себя как идиот, по той причине, что он не идиот (хотя, по мнению автора, только это и можно ожидать от мужчин). Он терпеть не может общества и его недостатков и, откровенно говоря, ваш автор вполне понимает его.
И если дорогой читатель, ты не узнал по этому описанию Виконта Бриджертона, являющегося самым завидным холостяком этого Сезона, то Ваш автор должен немедленно выбросить перо и прекратить писать.
Остался последний вопрос: будет ли Сезон 1814 года, Сезоном, в котором его все-таки поймают в сети супружества?
Ваш автор думает… Нет…
– Пожалуйста, только не говори, - произнесла Кейт Шеффилд, - что она опять пишет о Виконте Бриджертоне.
Ее единокровная сестра Эдвина, будучи моложе Кейт на четыре года, взглянула на нее из-за газеты. - Как ты можешь так говорить?
– Не смейся, ты хихикаешь как сумасшедшая.
Эдвина захихикала так, что затрясся синий дамасский диван, на котором они вместе сидели.