Несколько дней тому назад мы с Виктором Астафьевым обитали в одной московской гостинице, правда, в разных номерах. И все трое суток его комната была полна народу. Уму непостижимо, откуда только узнают о приезде Астафьева! Студенты, художники, редакторы, писательская братия, просто знакомые и даже полузнакомые… Когда ни заглянешь в его номер — утром ли, днем или поздно ночью — во всякое время там полным-полно. Кто-то ораторствует, кто-то что-то жует, а то и просто спит на койке хозяина. Сам же хозяин, весь закуренный гостями, ни разу по-человечески не поспавший, с валидолом под языком вот уже трое суток стоически выдерживает это нашествие и на все мои досужие резоны лишь весело отшучивается: „Пусть, пусть ребятишки погомонят!“
Я не знаю другого человека, кроме Астафьева, который вот так легко, запросто и непринужденно сходился бы с людьми. Уже через пять-десять минут после первого знакомства вы ощущаете радостное чувство доверия к нему, хочется говорить и говорить, делиться сокровенным, такое впечатление, будто он давно знает вас, а вы — его.
Есть у дедушки Сабанеева такое наблюдение: дескать, наш обыкновенный речной ерш слывет среди рыбьего народа за редкостного лекаря. Всякий хворый, будь то солидный лещ или шалапут-пескаришко, непременно норовит тирануться больным местом о бок ерша, покрытого будто бы чудодейственным бальзамом. С Виктором Петровичем люди ищут встречи по схожим причинам. Есть в нем нечто такое, что исцеляет душевные раны, смуту и прочие человеческие неурядицы. Нет, он не волхв, не старец-кудесник. Но есть, есть у него к людям особое слово — и в книгах его, и изустно.
Он и сам когда-то нуждался в такой поддержке, в теплоте и отзывчивости и на всю жизнь сохранил в себе эту святую благодарность за людскую доброту. Так уж случилось, что вся его жизнь прошла по миру и зависела только от чужого участия. Раннее сиротство, детский дом в забытой Богом тогдашней Игарке, ФЗУ, фронт, передовая, госпиталя, послевоенная разруха… Как бы мог пройти через все эти жестокие жернова одинокий мальчишка, искалеченный войной юноша? Как — не будь к нему сочувствия со стороны?
Вот в этой-то сыновней благодарности народу и надо видеть истоки его писательского дарования. Там же, среди людей, кончал он и свои университеты, набирался ума-разума, который теперь перерос в глубокую творческую мудрость.
И последнее, что я хотел поведать о своем друге.
Веселый он человек! Шутник и балагур. Любой зал, любую аудиторию заставит смеяться. Но приглядитесь повнимательнее к нему… Смех для него — лишь с годами выработанная зашита. Еще стриженым детдомовцем понял, что хуже ему придется, если не научится смеяться над собой, над своими неудачами, сиротскими бедами. И там, под пулями, в промозглом фронтовом окопе, этот астафьевский смех помогал смелее глядеть в глаза…
Итак, Виктору Петровичу — пятьдесят… Для художника — это золотая пора созревшего таланта. Подобно ручейку, когда-то пробившемуся из недр, он теперь обрел спокойствие и силу большой многоводной реки, из которой всякий жаждущий может черпать, не боясь мелководья и оскудения. И мы с волнением будем ожидать новых астафьевских книг в новой его поре.
Да сбудутся наши ожидания и надежды!»
Старостой курса, на котором учились Астафьев и Носов, был поэт, вологжанин С. В. Викулов. В те же самые годы в Литературном институте учились такие, ставшие именитыми, северяне, как вологодский прозаик Василий Белов и поэтесса из Архангельска Ольга Фокина, которая после окончания вуза в 1962 году также поселилась в Вологде.
Слушатели курсов и студенты Литинститута проживали в одном общежитии на улице Добролюбова, что открывало самые широкие возможности для тесного общения, позволяло найти себе друзей, близких по взглядам на жизнь и литературу.
Надо сказать, что в первые послевоенные десятилетия громко заявили о себе сразу несколько литераторов, родившихся на Русском Севере. Здесь следует прежде всего отметить поэтов Александра Яшина, Сергея Орлова, Сергея Викулова, Александра Романова, Николая Рубцова, Виктора Коротаева, Сергея Чухина.
Не будем забывать, что и Василий Белов дебютировал в литературе как поэт: в 1961 году он выпустил свой первый (и единственный) сборник стихов «Деревенька моя лесная». Но подлинную славу ему, да и всему почвенническому направлению в русской литературе, принесли его повесть «Привычное дело» (1966) и цикл «Плотницкие рассказы» (1968). Пожалуй, из полемики вокруг «Привычного дела» и возникло представление о новом течении в советской литературе, которое представляли писатели-деревенщики.