Позиция, как магнит, помогает автору собрать весь материал и сцепить. Не могу не согласиться и с Коротаевым. Мы пишем на русском языке и должны продолжать традиции родной литературы.
Мне кажется, начинающему автору не стоит сразу замахиваться на повесть, роман. Тем большая ошибка — из рассказа уже опубликованного делать повесть.
Помню, Паустовский говорил: надо пройти школу рассказа. Пытайтесь на этом пятачке работать, сжимайте текст.
Мне еще хочется коснуться такого понятия, как авторская позиция. Для русского писателя всегда было характерным обращение к главным проблемам, стоящим перед народом. Карамазов у Достоевского говорит: мне не нужен миллион, мне надо мысль разрешить. Герои русской классики ломают головы над проблемами высокими: как устроить человеческое общество, чтобы оно было справедливым.
Теперь о самих рассказах. Мы не зря вас расспрашиваем, кто кем работает, где родился. В данном случае мне ясно: у молодого автора беды идут от его профессии. Да, газета много дает начинающему — расширяет кругозор, дисциплинирует… Но и издержки — серьезные. Газетный стиль — бойкий, но он построен на языковых штампах. И — что страшней — газета приучает к штампам психологическим. Работа в газете приучает к быстроте, а это не самый лучший путь к постижению истины.
Очень важно усвоить еще одну истину. Начало вещи во многом предопределяет ее судьбу. Удачное начало располагает читателя, невыразительное — настораживает.
Первая фраза, первый абзац — требуют особого внимания. Известно, сколько труда положил Горький, начиная „Городок Окуров“. Почему мы так беззаботно начинаем свои вещи?!
Леонид Леонов говорил как-то: есть определенный лимит читательского внимания. Для примера его можно определить в денежном выражении. Рубль, скажем. Плохо, если читатель уже на первых страницах истратит полтинник. А это происходит оттого, что внимания ваше произведение требует много, а отдача в удовольствии чтения — маленькая, или вовсе ее нет.
Надо учиться читать свои вещи отстраненным глазом. Чужим! Не самовлюбленным авторским, а читательским!»
Виктор Астафьев:
«Возраст, ваш возраст должен вам диктовать и темп работы. Как тридцать подскакивает, тут тревожно делается мужику. Надо резко решать свою судьбу. Дальше отступать некуда.
Мне нравится, как сработаны эти вещи. Автор знает и чувствует язык, умеет им пользоваться. Но! Этого мало. На местном материале, только на фиксации языковой стихии всю жизнь не продержишься. Как осторожно ни ступай, поляну вытопчешь. А дальше что?
Надо уметь приподняться над местным материалом. Увидеть в частном, местном материале общие проблемы. Это надо хорошо понимать, потому что школьный период наша советская литература прошла, нужен профессиональный подход к явлениям жизни.
Но в то же время надо ответить на этот постоянный, тревожащий душу автора вопрос: как писать об уходящей деревне?
Здесь много проблем.
Одна из основополагающих причин кроется вот в чем. Деревня — живой организм, со своей историей, преданиями. В ней — свои умники и дурачки, герои и чудаки. В ней много еще предрассудков. Именно эта совокупность и давала то единство, тот естественный, жизнеспособный организм, которым всегда была русская деревня.
После войны этот организм распался.
На протяжении многих лет на деревню существовал один взгляд — как на производственную единицу, где добывают мясо, молоко, хлеб. Все, что было, деятельного и живого, стремилось всеми правдами и неправдами вырваться из деревни. И до сих пор деревенская арифметика нас подводит. Если из двадцати выпускников сельской школы уехали десять человек, это вовсе не означает, что осталась половина. Потому что ушли лучшие: самые умные, деловые, активные. Остались — „дурачки“, не способные к деятельной жизни.
Только теперь мы заговорили о Нечерноземье. А что такое Нечерноземье?! Это русская деревня со всеми ее горестями и проблемами, это — наша Родина.
Задача писателя — не фотографичность. Не снимок с натуры, а глубинное, всестороннее исследование жизни сегодняшней деревни.
Культура на селе слабая, сельский житель начинает дичать. Это я замечаю по своим односельчанам. Когда это было, чтобы русский человек не радовался гостю?! Теперь — частое явление. Российская баба, очевидная, компанейская, запирается одна в пустом доме и не хочет пускать к себе квартирантов ни на постой, ни даже на ночлег. Ей, видишь ли, хлопотать неохота.
Вот у меня соседка — старенькая, изработанная старушонка Анна. Она еще ничего: ее любопытство спасает. Только кто ко мне на двор, смотрю, шестерит ко мне, клюкву несет.