Ну-с. Есть у меня и просветы на горизонте: ребята из Пскова обещают осенью квартиру там. Перееду. Был я у секретаря обкома. Кажется, перееду. Может, там, на родной земле, будет лучше?
Душевное спасибо тебе за память и доброту.
Крепко обнимаю, твой К. Воробьев.
21.09.68».
Астафьев — Воробьеву. Письмо отправлено из Перми 30 сентября 1968 г.:
«Дорогой Костинтин!
Очень я рад твоему письму. Сам собирался тебе писать, да все недосуг, ездил в Киев на встречу ветеранов нашей дивизии; в Курск заезжал, а потом к себе в деревню забрался, и дела скопившиеся разгребал, да на рыбалку бегал.
Шибко хорошо, родной, что ты во Псков перебираешься, пора уж тебе в России быть и русским воздухом дышать, а то так и засохнуть можно на чужбине.
А в „Современнике“ перемены! И большие. Оттого тебя и беспокоили — это я там слово встромил. Дело в том, что вместо Зубавина там теперь Серега Викулов, мой сокурсник, и вся редколлегия новая — и я, и Женя Носов в числе оной. Бровман борется, чтобы остаться, но половина новых членов [редколлегии] заявила, что если Бровман будет — они не будут. На Серегу жмут из Союза — не знаю, кто кого поборет.
Журнал ориентирован на периферийных писателей — от столицы уж, видно, ничего путного не ждут. Сергей испрашивал, кого я знаю и кому писать. Я и сказал про тебя, и ты шли не медля чего-нибудь хорошее, чтобы журнал поддержать и сделаться его постоянным автором. А когда будешь в Москве, непременно зайди к Викулову, познакомиться. Он — мужик вологодский, и наш брат — ему родной брат.
Скажу я тебе, Костя, что горько за тебя переживаю. Такой у тебя талантище, что всем нам в углу бы сидеть и не мыркать, а вот тебя зажимают, а меня хвалят, что уж и неловко мне, право. И когда это на святой Руси кончится?!
Ну, да ладно об этом. Поговорить бы надо. Не будешь ли в ноябре в столице-то? Я буду весь ноябрь жить в Переделкино — редактировать книгу буду, так ты, если нагрянешь, через издательство „Советская Россия“ узнаешь, как меня сыскать.
Скоро тебе книжку пришлю — „Последний поклон“ — самую мою любимую и единственную, которой мне можно не стыдиться. После нее вот ничего написать ладом не могу. Издержался, видимо.
Ну, Костя, обнимаю тебя. Радуюсь, что ты не скис и не обозлился. Живучи Русичи! На том и стоим!
Всегда с тобой — Виктор.
28 сентября [1968 г.]».
Астафьев — Воробьеву из Вологды, 25 апреля 1969 г.:
«Дорогой Костя!
Не знаю, переехал ли ты во Псков? А я вот взял и переехал в Вологду, поближе к России и к русским, бо Урал — это не пойми поймешь что такое, и азиатчина есть, и от Европы немножко, в основном — парша европейская, а также много сажи, дыма, радиации и повсеместного и повсеминутного хамства и варварства.
Все это мне за 24 года так надоело, что я не выдержал, да и голова моя контуженная стала так болеть, что я уж пробовал среди улицы падать, чем доставлял большое удовольствие многочисленным „доброжелателям“. Они, показывая пальцем, выступали от имени народа и последних решений: „вот до чего доводят деньги и слава, пьянствует так, что земля наша советская не держит!..“
Словом, в феврале умотал я. Ребята вологодские встретили меня хорошо, дали точно такую квартиру, как в Перми, — малосортирную и малоудобную, но в тихом районе. А так как семья моя поредела, а и лучше, в смысле покоя, живется. Народишко здесь добродушный, приветливый и простой. Русский народишко-то, еще сохранившийся в этих болотах.
Писаки — тоже хорошие ребята.
Мне в Перми успели поручить подготовить сборник рассказов к 25-летию Победы. Ты вот что — подумай, выбери из своего опубликованного что-нибудь, о войне, чего считаешь посильнее, и пришли мне в 2-х экземплярах, а я вставлю в сборник, можа и пройдет. Только не тяни резину, и присылай скорее.
Пишу тебе на Вильнюс, если тебя там уже нет — перешлют письмо-то, надеюсь. И поздравляю с праздником весны. Желаю, чтобы она мирной была и доброй, да еще здоровья желаю.
Привет всем твоим от моих и от меня.
Обнимаю тебя — Виктор.
25 апреля».
Воробьев — Астафьеву:
«Милый Виктор!
В Псков еще не перебрался, дело затягивается до осени. Смутно представляю себе, что такое Вологда. Впрочем, дело ведь в нас самих, а место, как говорят, красится человеком (хотя человек пошел, прямо скажем, весьма говенный).
Посылаю тебе несколько военных и полувоенных рассказов. Может, что-нибудь отберешь.
А на дворе, брат, весна. Кричат грачи, совокупляются воробьи и собаки, пробивается трава, — все как тыщу лет назад, и ничему нет дела ни до цензуры, ни вообще до всего того, что страшно осточертело, измучило… Спасибо за письмо. Не забывай. Крепко обнимаю тебя, твой К. Воробьев.