Наверное, даже если бы Валерий Белякович не создал своего театра, покорившего без преувеличения весь мир, не был бы педагогом «от Бога», не стал бы выдающимся артистом, а только открыл бы нам Виктора Авилова, — он уже заслужил бы славу гениального режиссера. Но Валерий Белякович построил три десятилетия назад в Москве Театр на Юго-Западе, в который и сегодня попасть весьма трудно, воспитал целую плеяду замечательных артистов, проявил себя как незаурядный актер с мощной, завораживающей энергетикой, а значит — он вполне достоин той оценки, которую дал ему Виктор Авилов.
О Валерии Беляковиче будет сказано еще немало на этих страницах. Они были неотделимы друг от друга — режиссер и его артист, две стороны одной медали под названием Театр. Король и Шут юго-западных подмостков. Вспомнить ли «Эскориал» М. Гельдероде, «Что случилось в зоопарке?» Эдварда Олби и даже шекспировского «Гамлета». Ведь в данном случае эти определения, Король и Шут, отнюдь не связаны с конкретными амплуа — они емко выражают суть явления, смысл того искусства, которому в равной мере служил Виктор Авилов и продолжает служить Валерий Белякович. Не случайно именно он сыграл ту роль, которой предназначено было стать последней ролью Виктора Авилова — Пигмалиона в спектакле «Куклы» испанского драматурга Хасинто Грау.
Роль Короля и Шута в одном лице…
Авилов эту роль так и не сыграл, хотя можно себе представить, каким глубоким личным чувством, каким символическим значением наполнен был бы в его исполнении финальный монолог Пигмалиона о том, что такое театр сегодня и каким он был еще в недавние времена, когда «все мы были счастливыми нищими». Валерий Белякович наполнил монолог двойной силой — он говорит от своего имени, создателя театра, лидера, учителя, и от имени своего ушедшего «альтер эго», признанной звезды Юго-Запада, голоса своего поколения, Виктора Авилова. И зрительный зал, еще очень хорошо помнящий Виктора Авилова, замирает от ощущения почти физической боли — что-то слышится в этом монологе, сочиненном самим Валерием Беляковичем как эпилог драмы испанского драматурга, настолько личное, острое, что становится трудно дышать и слезы сами, против воли, льются из глаз…
Сегодня писать о Викторе Авилове особенно трудно, потому что очень больно — подобно метеориту он пролетел по нашей жизни и упал, разбившись. Слишком мало было ему отпущено — всего 51 год. Но как же много успел он сделать, прожив на сцене три десятилетия — от самых первых шагов, когда Сергей Белякович привел своему старшему брату Валерию, задумавшему создать театр, одноклассника по прозвищу Рыжий, до последних ролей, лучших, пожалуй, в мировом репертуаре: Актера в горьковском «На дне», парфюмера Патрика Зюскинда, сыгранного им в антрепризе…
Авилову вообще достались на долю лучшие роли — Гамлет и Калигула, шут Фолиаль и Воланд, уморительный работяга из «самодеятельности», вынужденный играть девственницу Фисбу в шекспировском «Сне в летнюю ночь», и воннегутовский вояка Лузлиф Харпер, рыцарь Ланцелот и шукшинский Бронька Пупков, гоголевский Ихарев и генерал Варравин в трилогии А. В. Сухово-Кобылина, Беранже в «Носорогах» Эжена Ионеско и — Мольер, Хлестаков в гоголевском «Ревизоре» и чеховский нелепый француз из рассказа «На чужбине»…
По студийной привычке, сложившейся с первых лет, в Театре на Юго-Западе до сих пор после окончания спектакля разбирают в подробностях: что удалось на этот раз? Что не получилось? Кто виноват и что делать? Виктор Авилов в этих обсуждениях словно в бой бросался — страстно, горячо, он каждый раз доказывал своим сверстникам и молодым артистам, что только «полная гибель всерьез» оправдывает их существование, что ничего нельзя смазывать, нивелировать, все должно быть отточено и выверено до самого донышка. Потому что настоящая, подлинная жизнь — только здесь, на подмостках, и она пишется сразу набело, без черновиков. А потому так важно, чтобы ритм спектакля ни на миг не нарушался: свет, звук — все должно быть направлено на полное раскрытие образа и не может, не должно быть в спектакле никаких накладок…
Виктору Авилову удалось по большому счету то, что удается очень немногим, — он выразил всю боль и всю сладость жизни своего поколения, он открыл нам, своим ровесникам, космос, указав дорогу в эти запредельные выси, где жили, любили, страдали его герои, умевшие все, кроме, пожалуй, одного — они не умели беречься, щадить себя, отворачиваться от чужих проблем. Не было для них ничего чужого — все было и осталось своим, только своим.
И еще одно важное открытие сделал Виктор Авилов всей своей жизнью — человек делает себя сам, ибо только ему дано сформировать собственный характер, выковать собственную личность. Наверное, это открытие артиста для следующих поколений окажется еще важнее…
«Наверное, я немного „идеолог“ по натуре, — писал в статье для сборника „Становление“ Виктор Авилов. — Наверное, исповедь, исповедание каких-то бесспорных для меня ценностей: активного добра, мудрости, просвещенности и просветленности сейчас мне как актеру ближе, увлекает меня, сулит на сцене взлет, слияние с героем… Я вижу моих героев спокойными, очень простыми, без котурнов, без позы, искренними и сердечными, но с большой внутренней силой. От них, по-моему, должен исходить свет. Я стараюсь передать зрительному залу добрую энергию, стараюсь передать это и взглядом, и доступными мне пластическими средствами, которые, по моему пониманию, должны исходить от таких людей… Главные акценты наших спектаклей конечно же не на „мраке“, а на выходе из него, на том, чтобы зритель почувствовал нашу веру в свет, — ведь в свет и добро на самом деле все верят, только не всегда отдают себе в этом отчет. И если мы зрителям этот свет покажем — они запомнят нас благодарно».
В этих словах артиста сошлось все то, что было для него самым главным, — то, что он нес со сцены, ради чего выходил на подмостки. Может быть, то, ради чего вообще жил. Вряд ли кто-то запоздало упрекнет Виктора Авилова в излишней пафосности: его слова — не высокие, а предельно искренние. Достаточно вспомнить хотя бы некоторые его роли, чтобы убедиться в этом. Пожалуй, как ни к кому иному, подходят к Авилову строки из стихотворения Булата Окуджавы «Как научиться рисовать»:
Главное — это сгорать и, сгорая,
не сокрушаться о том.
Может быть, кто и осудит сначала,
но не забудет потом.
Так, собственно, и произошло с его жизнью…
В некрологе, опубликованном на страницах «Литературной газеты», Александр А. Вислов назвал Авилова «самым удивительным русским актером нашего времени…». «Самый своеобычный — это точно». «Про это нечеловеческое (в смысле, словно нарочно сконструированное) лицо, про феноменальную „марионеточную“ грациозность пластики, про неповторимость этого как будто скрипучего, но вместе с тем мощного, завораживающего голоса, идущего откуда-то in profundo и пробирающего до печенок, писали много и в охотку. Про уникальные собственно актерские способности, про исключительный божий дар — гораздо меньше… Это поразительно, — продолжал критик, — но Авилов, всякий раз оставаясь на сцене Виктором Авиловым и никем иным — хотя с его внешними данными никакой грим бы никогда не сотворил чудес, — умел быть равно убедительным и достоверным, одинаково точным и ни на йоту не фальшивым в любом жанре, от „капустного“ до высокотрагического, в любой роли, от водевильной тетушки до принца Гамлета… Его и при жизни, а сейчас и подавно, с кем только не сравнивали… Нередко — с Высоцким. Они действительно многим схожи: и бешено пульсирующей энергетикой, и голосовыми обертонами, и очевидной недовостребованностью, „недолюбленностью“, недовоплощенностью… Но если посмотреть еще более широко, то Авилова стоит, кажется, отнести и к другому культурному „ряду“, а именно к фантастической плеяде русских драматических артистов позапрошлого века, преимущественно провинциальных, частью полузабытых, частью безвестных. Ко всем этим феноменальным Счастливцевым-Несчастливцевым, со всеми их родовыми чертами: лукавством и напускным цинизмом, но категорической неприемлемостью для себя любой другой судьбы, с маленькими, извинительными слабостями и громадной силой дарованиями, изо дня в день заставлявшими плакать и смеяться в унисон эстетически ну совершенно „неподготовленные“ залы. К этим золотым самородкам, невесть откуда берущимся, но ладно, споро и дружно строившим тот чудесный дворец, что посейчас именуется русским театром, к трагикам и комикам…