Какое непривычное, слишком человеческое толкование Гамлета, не правда ли? Именно в этом — необычность, новаторство постановки Валерия Беляковича. Он переводит трагедию Шекспира на современный психологический уровень, прекрасно понимая, как остро отзовется в душах зрителей именно такой срез истории о принце Датском. И еще здесь очень существенным представляется то, что, по сути, Виктор Авилов с Беляковичем абсолютно солидарен — говоря о том, что он не может принять подобный финал «Гамлета», артист как бы отдает дань собственному романтическому, «приподнятому» восприятию событий, исходя из характера, скорее, Ланцелота, нежели Гамлета. На некоем же глубинном уровне он видит, осознает правоту режиссера.
А как же иначе? Ведь Виктор Авилов жил в то же время, что и его режиссер, что и мы с вами…
Эти размышления Виктора Авилова важны для нас не только с точки зрения спектакля — пытаясь его реконструировать сегодня, мы все равно неизбежно пропустим многие важные моменты. Мысли актера важны для нас еще и в свете его отношения к разного рода мистическим факторам — позже об этом будет сказано в связи с ролью Волан-да в инсценировке романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита». Но в самой судьбе Виктора Авилова было многое, что заставляет думать о самобытности личности: он ощущал в себе экстрасенсорные способности и действительно умел купировать боль, о чем свидетельствуют многие воспоминания; он явно чувствовал тягу к «иным мирам» — это становится очевидным, если вспомнить такие его работы, как, например, Платон Андреевич в фильме «Господин оформитель» по рассказу Александра Грина «Серый автомобиль» режиссера Олега Тепцова, Воланд в спектакле «Мастер и Маргарита», Парфюмер в одноименном спектакле театра «Арт-Хаус» по роману П. Зюскинда «Парфюмер» (режиссер Вадим Тухватуллин) да даже и граф Монте-Кристо в фильме Георгия Юнгвальда-Хилькевича…
Но эти мысли о Гамлете — еще на пороге, на подступе к названным здесь и неназванным ролям.
Для нас важно то, что роль в шекспировской трагедии придала иной объем личности, заставив Виктора Авилова пристальнее всмотреться в глубины собственной души и обнаружить там нечто, до сей поры самому ему неизвестное, скрытое. А потому роль эта обозначила не только мощный профессиональный бросок «в незнаемое», но и не менее мощный личностный бросок, наставивший артиста на путь познания самого себя.
Конечно, жаль, что уже ни о чем не спросишь, не выстроишь для себя четкую и прямую линию, по которой вела Виктора Авилова судьба, — многое приходится домысливать, кропотливо собирая признания и полупризнания артиста, рассеянные по его немногочисленным интервью, по статьям критиков и театроведов, но главное все-таки — по его ролям. Одной из судьбоносных среди которых стала именно роль принца Гамлета.
Здесь же, в «Гамлете», особое значение для Авилова приобрела роль партнерства в спектакле. Об этом — рассказ Валерия Беляковича: «Когда я подбегал: „Не пей вина, Гертруда…“, я, Клавдий, бросался к Гертруде, зная, что там яд. Авилов — Гамлет мне перекрывал дорогу и смотрел. А я на него смотрел. И в этом взгляде прокручивалось столько всего!.. Это нельзя описать.
Недавно я услышал, как говорил Кирилл Смоленский и Калининградский: „Есть молитва, которую ты выучил. Есть молитва, с которой ты сам обращаешься к Богу. А есть молитва сердца, когда говорить ничего не надо, когда ты с Богом общаешься сердцем“. Мы друг с другом общались сердцами. Через глаза. И эта пауза могла длиться сколько угодно. Вот убийца смотрит на жертву… Вот жертва смотрит на убийцу… И иногда мне становилось страшно. Потому что в его глазах я видел свою смерть. Я забывал, что это Авилов, а я — режиссер, поставивший спектакль. Я — Клавдий… Такого Гамлета не было и никогда не будет».
Действительно, в «Гамлете», как и прежде в «Мольере», происходило какое-то чудо, описать которое практически невозможно. Каждый раз зрители переживали на спектакле мощное потрясение, шок, выходя после окончания спектакля, словно после гипнотического сеанса. Что-то словно сгущалось в атмосфере сцены и маленького зала, что не позволяло свободно дышать, что убивало и нас вместе с принцем Датским… Что это было за волшебство? Что за уникальность воздействия на всех одновременно?
Наверное, это и называется Театр…
Спустя два года после премьеры в журнале «Театральная жизнь» появилась статья о спектакле крупнейшего шекспироведа А. Аникста. Казалось бы, театровед и ученый должен был снисходительно отнестись к творчеству вчерашних любителей, мягко одобряя и мягко журя. Но случилось иначе: статья была написана страстно, горячо, начинаясь откровенным признанием: «В „Гамлета“, поставленного Театром-студией на Юго-Западе Москвы, я сразу влюбился, и — что со мною редко бывает — дважды ходил смотреть спектакль. Хотел проверить, не было ли первое впечатление обманчивым. Во второй раз испытал такое же, если не большее, волнение».
«Трудно, дьявольски трудно играть подлинные трагедии, особенно шекспировские, — завершал статью А. Аникст. — Если это удалось, значит, театр достиг зрелости, не утратив при этом чувства свежести, которое возникает на горной высоте, с какой мир предстает во всей своей ясности и обозримости. Тогда трагедия становится свидетельством не бессилия, а мощи человеческой».
Что же касается Гамлета, сыгранного Виктором Авиловым, А. Аникст отмечал: «С волнением ждем мы появления того, для кого весь этот мир и является трагичным.
И вот он перед нами на сцене. Высокий, даже долговязый, немного сутулый, с длинными, падающими на плечи светлыми, почти рыжими волосами. Мы жадно вглядываемся в его лицо, высвеченное прожектором, и сразу же верим: да, это Гамлет. Настоящий Гамлет!
Откуда рождается такое убеждение? Почему мы ему верим? Потому, что с первого взгляда на него, с первых произносимых им слов мы понимаем: он не принадлежит этому миру зла, обмана, коварства, предательства, он ему не только чужой, он ему — враг.
Бледное лицо, глаза немного навыкате, он не из тех гладеньких молодых людей, которых выпестовали в холе, а жизнь ввергла в омут преступлений. За этим человеком стоит такое знание жизни, которое предшествует тяжким опытам и испытаниям. Их могло и не быть, но боль мира он все равно нес бы в себе.
Виктор Авилов. Мы с вами не слышали никогда такого имени. Мы знаем: Кин, Мочалов, Моисси, Качалов, Михаил Чехов, Оливье. Авилова не слышали. Кто он, откуда?.. Из школы жизни он… Из природы. Вот откуда пришел этот Гамлет, такой естественный, живой. В нем не чувствуется актер. Перед нами человек, настоящий, у которого болит душа, сжимается сердце. Мы не сомневаемся в том, что у него в самом деле убили отца, и что он любил его, и что он страдает…
Вы забываете, что находитесь в театре. Перед вами страдающий человек. Не из тех, что любуются своим страданием и взывают к нашему сочувствию. Он ни к кому не взывает. Не нуждается в сочувствии. Он перед нами, но он нас не видит. Он весь в себе, в том страдании, которое его гложет…
…Таким был герой Шекспира — трагически одинокий человек в мире зла, мучительно думающий о том, как его преодолеть, полный желания бороться, но не знающий действенных средств искоренения зла. Могучий ум, сильный человек оказывается бессильным, погибает, но до конца непримирим и завещает грядущим поколениям свою непримиримость к злу. Все это мы видим в авиловском Гамлете, этим он нам дорог, таким остается в нашей памяти этот искатель истины и справедливости».
Невозможно было оборвать цитату — сегодня так уже никто не пишет ни по складу прекрасного русского языка, ни по силе вовлеченности, включенности в спектакль, ни по откровенности, с какой высказывается радость от победы маленького, еще мало кому из критической братии известного театра. А что за упоительный список имен выстроил Аникст — не сравнивая откровенно, не льстя артисту, но вводя его в определенный театральный контекст: Кин, Мочалов, Моисси, Качалов, Михаил Чехов, Оливье. Величайшие трагики мировых подмостков, легендарные, выдающиеся мастера. И рядом с ними — Виктор Авилов, вчерашний водитель МАЗа, пришедший в театр «за компанию»!.. Это поистине дорогого стоило. И — стоило того.