Новые впечатления захватывали, в чем-то меняли его представление о жизни, о профессии, но только в чем-то. С дистанции изменившегося, раздвинувшегося горизонта театр приобретал четкие черты единственного, по-настоящему необходимого Дома. Ощущения жены артиста связаны, скорее всего, с тем, что они перестали быть постоянно вместе — в театре и дома, и его мысли о творчестве были связаны уже не только с тем или иным конкретным спектаклем, в котором, как правило, заняты были они оба. «Театральный мирок» не разрушился, он стал в каком-то смысле еще дороже, а вот семейный «мирок» начал давать первые трещины…
Виктор встретил на съемках в Одессе молодую женщину, которой суждено было стать его третьей женой, — Ларису. Об их знакомстве Лариса вспоминает: «Я работала на Одесской киностудии помрежем. Пошла работать к нашему общему, как оказалось, знакомому Андрею Борцову. Он был начинающим режиссером. Делал свой первый короткометражный малобюджетный художественный фильм. И там у него играли Света Смирнова — питерская актриса, Витя и маленький мальчик. А поскольку денег было мало, я пошла туда и костюмером, и ассистентом по площадке, и „хлопушкой“… Кем только можно было. Я тогда не знала, что есть такой актер. Увидела просто человека… Я уже год была замужем. Витя ухаживал очень красиво — однажды прихожу, а у меня на столе стоит огромный букет роз. И девчонки шушукаются. Я говорю: „Кто?“ Они улыбаются: „Актер, актер тебя заметил…“ Через несколько дней я привезла свой альбом со свадебными фотографиями. Положила и начала заниматься делами. Витя посреди съемочного дня куда-то исчез. Мне режиссер говорит: „Найди его срочно! У нас тут все готово, свет выставлен, а актера нет“. Я пошла искать его по закоулкам. И вижу: полумрак, сидит Авилов — на полу, под картинами — и листает мой свадебный альбом. Кричу: „Виктор Васильевич! Вас режиссер просит на площадку“. А он так серьезно: „Сядь. Это что? Твое?“ Я: „Ну… да… год назад вышла“. — „Куда ж ты так поторопилась?“ А он для меня тогда был дедушкой. Мне было восемнадцать лет, а Вите — тридцать семь».
Виктор все серьезнее думал о том, чтобы переменить свою жизнь, связать ее с Ларисой. Хотя и отчаянно мучился — Галину с двумя дочками оставить было очень трудно: они работали в одном театре, их связывали долгие и по-настоящему теплые отношения, человеческие и творческие, но вот пришла любовь…
Друзьям запомнились такие веселые жанровые картинки: мама Ларисы гналась за ним с веником по лестнице, а он, не дожидаясь лифта, бежал с девятого этажа на первый. «Артист!.. Свататься пришел!!! Ты сначала разведись!!!» — кричала на весь подъезд будущая теща и, периодически догоняя Виктора, лупила его веником. Или — другая. Лариса, сидя в комнате, спорит с матерью, отстаивая свое право на самостоятельность: «Я уже взрослая. Замужем была…» — «Сиди, взрослая…» — сердито отвечает мать, а Авилов внизу гуляет под окнами с букетом гладиолусов и зовет: «Ларчик!» Мать набирает полное ведро воды и выливает его на голову Виктору…
Так весело, но и непросто начинался этот роман.
На Одесской киностудии Лариса иногда подрабатывала каскадером. И однажды Виктор увидел, как на съемках с борта корабля выбрасывают в море лошадь с сидящим на ней всадником, — когда узнал, что всадником этим была Лариса, устроил грандиозный скандал. И потом уже, когда Лариса переехала в Москву, не давал ей работать, хотел, чтобы жена всегда была дома и ждала его…
Они прожили совсем недолго…
Нельзя сказать, чтобы этот брак был безоблачным — Виктор страдал из-за того, что оставил семью. Он был очень привязан к Галине и к дочкам и, конечно, не мог не знать о том, что для Галкиной он — единственная в жизни любовь. В интервью через год после его смерти Галина говорит об этом совершенно открыто, как никогда прежде: «Для меня его уход из семьи был настоящим шоком, ведь это была наша жизнь, наша с ним жизнь, и вдруг весь наш мир рухнул. Для меня это было неожиданно, я понимала, что у него кто-то есть, но я думала, что это нормально. Для таких людей, как он, это нормально. Но когда он совсем ушел, и я поняла, что он больше не вернется, это был шок. Мне показалось, что я умерла. Я даже не понимала, что происходит. Я не чувствовала собственных рук, я слышала, что так бывает, но не могла понять, что со мной. При всем при этом нам приходилось вместе работать. И рядом дети.
Отношения не выясняли, все было понятно, чего выяснять… У него в тот момент было раздражение, что приходится меня видеть, он все же чувствовал свою вину. Но потом тоже как-то привык, там другая жизнь, другие глаза напротив, привык и к тому, что остались вместе работать. Да очень просто. Пришла моложе, просто моложе, интереснее, красивее. Не думаю, что он когда-то считал меня красавицей. С уважением относился, как к матери своих детей, но красота-то всегда привлекает мужчин. Нет ничего странного, что он ушел в поисках этой красоты… Это настоящая любовь, а как по-другому? Я не вижу ничего, что могло бы рядом стоять. Смешно говорить, замена какая-то… Это такая вершина… любая женщина после общения с таким человеком не сможет найти ничего другого, потому что это все просто смешно… такого растворения уже не будет. Не бывает. Он ушел — и отнял ВСЕ. А потом вообще ушел. Перестал быть чьим-то, стал принадлежать всем. Все, кто его любил, продолжают его любить. Он очень часто мне снится…»
А ему при жизни снилось — особенно в последний год, — что он возвращается к себе домой, к своим дочкам, Ане и Оле, так похожим на него…
В интервью 2001 года, отвечая на вопрос корреспондента газеты «Труд» Елены Федоренко: «А как складывается ваша семейная жизнь?» — Виктор отвечал с неподдельной горечью: «Вы задали самый больной вопрос. Бросил я свою семью. Настоящую семью: актрису нашего театра Галю Галкину, двух наших девчонок. Иногда являются такие грезы, что я возвращаюсь к ним. Со своими девочками я, конечно, вижусь. Старшая работает на фирме. Младшая перешла в последний школьный класс и с увлечением занимается театральной самодеятельностью. Режиссер оценивает ее успехи высоко… С бывшей женой играем спектакли, постоянно видимся в театре, и каждая встреча — отзывается болью. Так ноет старая рана».
Авилов многого еще не умел — в отличие от других артистов, занятых в фильме «Узник замка Иф», он не имел ни специального образования, ни опыта работы в кино, ни вообще достаточного «багажа» для главной роли в экранизации популярнейшего романа Александра Дюма. Но здесь приходила на помощь интуиция — та невероятная, поистине «звериная» интуиция, что отличала Виктора Авилова всегда, но с годами и десятилетиями начала приобретать характер почти мистический. Он нередко и сам не мог объяснить, почему в той или иной сцене приходило твердое ощущение: делать надо именно так! И оно не обманывало, вело именно туда, куда шла общая концепция режиссера, «видевшего» фильм в целостности и гармоничности замысла и воплощения.
Нет, он не был податливой глиной в руках Беляковича ли, Юнгвальда-Хилькевича ли — он был достаточно «сопротивляющимся материалом», но интуиция Авилова была поистине магической.
Георгий Юнгвальд-Хилькевич вспоминает: «Никогда не спорил. Не перебивал. Не самовыражался своими режиссерскими решениями. Никогда! Зато потом со всем багажом, который впитал, он просто жил. Ведь у каждого актера видно, какими своими приспособлениями он пользуется, на что опирается для того, чтобы сделать тот или иной образ, откуда он вытягивает себя. У Вити я этого не увидел. Я не мог понять, на что он опирается… Авилов играл не мастерством, которое, конечно, в театре уже было нажито. Он не им в кино пользовался. Какими-то тайными своими путями, которые переделывали его в кадре в Монте-Кристо…»
Когда фильм вышел на широкий экран, он вызвал самые разноречивые суждения. Многие зрители были недовольны киноверсией любимого с детства романа, а кое-кто упрекал Юнгвальда-Хилькевича в том, что тот пригласил на главную роль Виктора Авилова. «Почему вы взяли такого некрасивого актера?» — спрашивали режиссера на встрече со зрителями. После Жана Маре всем хотелось увидеть на экране первого красавца СССР, но Юнгвальд-Хилькевич терпеливо объяснял, что не может человек выйти из тюрьмы спустя 14 лет еще красивее, чем вошел в нее. «Человек вошел в тюрьму утонченным красавцем, каким был изумительный внешне актер Евгений Дворжецкий, а вышел „человек-топор“. Он потерял все человеческое».