В неопубликованном интервью не удержалась и Ольга Шведова: «В свете интервью постепенно складывается определенный образ: Авилов может быть шофером, экстрасенсом, он монтирует свет, дежурит в гардеробе и т. д. Создается какой-то определенный миф. Вот насколько вы этому мифотворчеству способствуете или нет и насколько этот создавшийся имидж соответствует или не соответствует Авилову-человеку?
— Я вообще никак этому стараюсь не способствовать, потому что… Ну — да, но сколько ж можно об этом?!»
Да, до 1982 года артисты театра дежурили в гардеробе (разумеется, в те дни, когда не были заняты в спектакле). Зрители сами вешали и забирали потом свои пальто, но администраторы продолжали по очереди дежурить. Сохранилось одно воспоминание об авиловском дежурстве в качестве не гардеробщика, а администратора, хотя дежурил он очень редко в силу своей занятости, а с 1988 года дежурить вообще перестал: «Без слез на это смотреть было невозможно. Стоят под окошком три фанатки и слезно просят их пропустить, а в зале жуть что творится. Витя говорит: „Да я уже выписываю. Только вы молчите, а то мне голову оторвут!“ И вздрагивая при появлении кого-либо, предвкушая нахлобучку за „левые“ входные, он их пропустил. Но самая потрясающая легенда — как Витя кого-то не пустил. Он собирался выскочить и извиниться, очень переживал. Наталья Аркадьевна (Кайдалова, завлит театра. — Н. С.) пыталась его отговорить, но тщетно. Витя вырвался на волю и бежал за этим товарищем до самого метро. Догнал. Я думаю, зритель не прогадал, не попав на спектакль».
Самого же Авилова все эти легенды начали со временем раздражать. «Мне это все неприятно, — говорил он в интервью. — Это все попытка опять показать огурцов-молодцов. А мы давно уже профессиональные актеры. А все это хотят вернуть к театру-студии… Я снялся уже почти в двадцати картинах. Сейчас готовятся документы на мое звание заслуженного артиста. Мне уже это все противно слушать… Когда меня все время пытаются вернуть к какому-то мальчику. Мне сорок лет скоро. Я сыграл столько ролей… и имею сейчас репертуар, как ни один актер Москвы не имеет в театре… Потом, если уж так говорить, наш театр за последние пять лет объехал весь мир, и во многих очень странах люди, не понимающие ни слова по-русски, нас стоя приветствовали… На последнем „Мольере“ в Чикаго чуть не разнесли театр. Он был битком забит…»
Никогда не прощу себе, что однажды вечером в холле маленькой гостиницы в японском городе Нара, где Театр на Юго-Западе был на гастролях, за год с небольшим до смерти Виктора Авилова, мы сидели с ним и артистом театра Валерием Афанасьевым со стаканами сока и долго говорили о том, что же это за явление — русский театр и почему так невероятно высоко ценят его в Японии, а у меня не было с собой диктофона. Авилов говорил сначала немного лениво, а потом все больше и больше загораясь, о том, что в основе русского театра всегда лежала душа артиста, его нутро, и именно этим и захватывал он — говорил от себя и о своем. «Как Герцен свои статьи писал, так театр жил и обязан жить» — эта фраза почему-то запомнилась мне накрепко. Наверное, потому, что в ней увиделся подлинный масштаб этой личности… Во время этих, довольно продолжительных гастролей Виктор Авилов играл две роли — забавного работягу, вынужденного изображать в самодеятельном спектакле роль девственницы Фисбы («Сон в летнюю ночь»), и Воланда в «Мастере и Маргарите»: два полюса, два мира, две грани его поразительного, завораживающего таланта…
И японские зрители, влюбленные в Авилова еще со времен гастролей театра с «Гамлетом», восторженно принимали этого, как говорили они сами, «совсем нового Авилова», такого, каким они даже не могли себе его представить. После спектаклей его ждали у служебного входа или буквально рвали на части на маленьких фуршетах, которые старалось устраивать почти каждый вечер японское Общество любителей театра: все стремились выпить с ним свой бокал пива, непременно сфотографироваться, получить автограф на программке… У меня сохранилось немало этих фотографий, на которых лица японских зрителей, стоящих рядом с Виктором, буквально светятся от счастья. Мои японские друзья говорили, что именно Виктор Авилов открыл для них своим Гамлетом, а потом Меркуцио, а потом Воландом истинное значение русского театра — его магию, его завораживающее волшебство, силу его чувства и мысли.
Но это было несколько десятилетий спустя.
Еще накануне своего десятилетия Театр на Юго-Западе начал активную гастрольную деятельность — необходимо было проверить свои находки и обретения на совершенно новом зрителе, своих верных фанатов-москвичей театр хорошо знал и любил, надо было завоевывать более обширное пространство: Ленинград и Киев, Донецк и Архангельск, Тюмень и Куйбышев, Волгоград и Новосибирск, Нижний Новгород и Пензу, Челябинск, Севастополь, Улан-Удэ… Возили те спектакли, в которых был минимум декораций, собственно, таких в репертуаре было большинство: во-первых, размеры родной сцены не позволяли никаких «роскошеств»; во-вторых, Валерий Белякович (как правило, он оформлял все спектакли вместе с актрисой театра, архитектором по образованию, Ириной Бочоришвили) всегда считал, что основное внимание должно быть сосредоточено не на декорациях, а на артистах, поэтому минимализм в Театре на Юго-Западе давно уже стал полноправной частью, если не основой эстетики.
Благодаря гастролям театр не только узнали и полюбили во многих городах, как отмечено в юбилейном буклете, «на этих гастролях театр выработал практически систему трансформации своих камерных спектаклей на аудиторию с залом до тысячи человек и более… Научились мобильно менять с учетом залов не только мизансцены, но и манеру игры. Укрупнялся жест, иначе звучало слово, действие требовало большей энергетики и так далее…».
Виктор Авилов вспоминал о том, как во время гастролей в Ленинграде артисты театра увидели в зале своих московских фанатов, которые после спектакля выносили цветы… И так это было неожиданно и радостно: среди чужой публики увидеть своих и ощутить их тепло!.. «И вот тогда мне вдруг стало приятно. И вот тогда я понял, что, наверное, нужно быть благодарным. Ну почему не быть благодарным за любовь?! Ведь они от любви все это делают…»
А про Пензу говорил, что именно там состоялся один из самых лучших спектаклей — «Гамлет». Большая глубина сцены продиктовала артистам совершенно иной способ существования, музыка звучала мощно, свет был выставлен по-иному, но очень удачно… И воздействие на зал оказалось сильным. После этого и Валерий Белякович, и его артисты поняли, что «Гамлета» все-таки лучше играть на большой сцене. Но оставалась своя — маленькая, привычная…
Свидетелем такой «мобильной смены» мне довелось стать трижды — в Германии, Чехии и Японии. И смена мизансцен порой причудливым образом меняла что-то в спектакле. Это было чрезвычайно трудно, но и невероятно увлекательно для артистов и, пожалуй, столь же любопытно для наблюдавших со стороны, в числе коих мне посчастливилось находиться. Но об этом — в свое время.
Гастрольная система была налажена — Театр на Юго-Западе вполне вписался в список известных театров, колесивших по Советскому Союзу. И нет никаких сомнений, что они продолжали бы ездить все больше и больше, но спустя всего несколько лет рухнул СССР, а вместе с ним и общая гастрольная система. Многие театры оказались в полной растерянности, а вот Юго-Западу повезло — их стали приглашать на фестивали и зарубежные гастроли, потому что выехать им было намного легче, чем другим театрам, именно в силу того, что декораций было мало, что артисты могли сами «обслужить» спектакль по звуку и свету (не надо было увеличивать количество выезжающих), что, наконец, им было все равно, в каком зале пройдет спектакль…
Кроме того, постепенно росла популярность театра за рубежом. Этому способствовала и политическая обстановка в стране — не секрет, что западные страны всегда значительно больше интересовало наше неофициальное искусство, а Театр на Юго-Западе, чья история была довольно широко известна, представлял именно неофициальное, «условно признанное» театральное искусство Советского Союза.