— Уха из перлеток. Очень удалась сегодня. Суп из бараньих ребрышек с марзеконами. Филе грамуса в кляре. Тает само во рту. Молочный поросенок, запеченный целиком. Такой ароматный, такой вкусный. Перепелки зажаренные, свежайшие, только утром наловили и сразу приготовили. Пироги с рыбой, с мясом, пышные, горячие…
Она бы и дальше перечисляла блюда, но на нас во все глаза стали смотреть обедавшие в зале. Они даже бросили есть и с открытыми от удивления ртами слушали подавальщицу с фингалом.
— Э-э-э! Постой, — остановил я ее. — Это слишком много. Давай уху, перепелок, пироги и… что там у тебя в кляре, тоже давай. Потом что-нибудь попить мне, а дяде — вина хорошего.
В этот момент открылась дверь и появился Овор. Водные процедуры его сильно не изменили. Мрачный, помятый и очень сосредоточенный, он решительно вошел в зал.
— А вот и дядя, — радостно сказал я, указав на Овора. — Ты поторопись, он сильно голоден, — подмигнул я девушке.
Та взвизгнула, обежала дядьку по большой дуге и выскочила из зала.
В зале наступила гробовая тишина. Не обращая ни на что внимания, Овор подошел ко мне и молча сел рядом.
Он молчал. Я молчал. Зато не молчали соседи.
— Мам, а что такое грамус? Я тоже хочу, — спросил парнишка чуть помладше меня, но шире раза в три в поясе. И почему его, — он ткнул в меня пальцем, — так обслуживают? Он что, герцог?
Эта семья — отец, мать, сын и дочь лет шестнадцати — сидела ближе всех.
Мама посмотрела на меня с неприязнью и ответила:
— Нет, он не герцог, — и отвернулась. — А если бы твой отец был более… — Она замялась. — …И тоже дал бы в глаз этой наглой простолюдинке, то нас обслужили бы еще лучше.
Теперь все в зале, открыв рты, уставились на меня. Овор с интересом что-то искал на моем лице.
Я сидел с окаменевшим выражением, думая, как выйти из этой ситуации, и выхода не находил. Мне что, надо встать и сказать: «Господа, вы заблуждаетесь, я ее не бил»? Чушь какая-то.
Девушка с презрением на меня глянула и уткнулась в тарелку. В ее глазах я был последним подонком.
В это время опять отворилась дверь, и с подносом в руках зашла жена хозяина. Ее фингал задорно синел, она довольно улыбалась и, качая широкими бедрами, поплыла к нам.
— Как вы и заказывали, господин, — проворковала она, расставляя тарелки по столу и обращаясь только ко мне.
— Спасибо, красавица, — выдавил я из себя.
— Для вас — Уммара, мой господин, — сказала она и, так же покачивая бедрами, плавно, как каравелла, выплыла из зала.
— Мама! — тихо, но возмущенно сказала девушка. — Он и эту женщину избил?
Спросила-то она тихо, но услышали все присутствующие в зале.
— Если бы твой отец был так же решителен, как этот юноша, — раздраженно ответила ей мамаша, — то место префекта занял бы он.
На меня смотрели ВСЕ. Женская половина с высокомерным презрением, мужская — с ненавистью, потому что я отобрал у них возможность врезать в глаз местным официанткам и тем стяжать себе славу самых крутых парней…
Овор смотрел на бутылку вина.
— Лигирийское белое, — невпопад сказал он.
Ничего не говоря, я налил ему вина в бокал. Он выпил. Придвинул тарелку ухи и стал есть. Уха действительно удалась, а перлетки — такие маленькие рыбки — были тоже обалденными на вкус.
— Откуда у тебя деньги? — переходя ко второму, разрезая ножом что-то выглядевшее очень аппетитным в кляре, спросил Овор.
Я налил ему еще вина, придвинул к себе неизвестного грамуса, откусил, почувствовал — боже, как вкусно! Это тоже была рыба, но с чем ее было сравнить, я не знал. Посмотрел, как Овор сделал глоток вина, поставил бокал на стол. Ответил с поддевкой:
— Пока ты спал, я работал.
Он закусил грамусом и спросил:
— Ты что-то знаешь о работе?
— Много, — уже начиная злиться, ответил я. Оглядевшись, увидел: обедали только мы, остальные превратились в зрителей и слушателей.
— От всякой работы есть прибыль, — сказал я вдохновенно, глядя на притихший зал. — Все вещи — в труде. И ничто не начало быть, что начало быть без труда. — Зал, офигевая, завис. — Без труда не вынешь рыбку из пруда, — продолжал перечислять я то, что помнил. — Есть умственный труд, есть физический, есть ратный…
Дядька скривился, как будто съел кислющий лимон, и сказал:
— Хорошо, хорошо, хватит. Вижу, мать тоже тебя чему-то научила. Сколько заработал-то? — спросил он небрежно, поднося бокал с вином ко рту.
— Двадцать четыре золотых короны, — скромно потупившись, ответил я. И это была чистейшая правда. — Остальные богатства — это трофеи и отступные Хряка.