— А что, можно без него? — Я зыркнул на Ужа и прищурился, улыбка с лица разведчика слетела, как пыль, сдуваемая с комода, и унеслась за дверь. Зато я остался доволен.
— Конечно, просто мне так удобнее. — И идриш сплел заклинание.
Шиза его скопировала и довольно заурчала.
— Я только одного не пойму: ты зачем веник брал и тряс им? — Перебирая прутья, я силился найти спрятанный среди них многопрофильный амулет, но веник был как веник, ничего особенного.
— Так я же объяснил, мне с ним привычнее, — ответил идриш, недоумевая, как это может быть непонятно. Потом, увидев раздумья на моем лице, принял их за недоверие и поспешно продолжил: — Я уборщиком с детства был, все время с веником, так в привычку и вошло. — А почтальон где? — оглядывая углы комнаты, поинтересовался он.
Я внутренне застонал — сколько можно! — и посмотрел на молчаливо стоящих ребят и дедка.
Я понимал, что мой оборванный и окровавленный вид, измененный голос не давали покоя не только Мие и Изе, но и Ужу. Они внимательно на меня смотрели и ждали объяснений. Мне же на ходу приходилось придумывать версию событий, которая бы показалась им правдоподобной.
— В общем, шутка это, — сказал я, не сумев придумать отмазку, и посмотрел на троицу, застывшую с открытым ртом.
Идриш, как самый опытный, заговорщицки посмотрел на меня, покачал головой в знак того, что босс все понял, не дурак, и спросил, понизив голос до шепота:
— Шутка больше не появится?
— Нет! Не появится, — отрезал я и закатил глаза: о боже, когда я научусь жить как все! Просто, без затей. — Ладно, Марк, поймай извозчика, я в академию поеду.
Посмотрел на притихшую Мию, она умела, когда нужно, становиться тихой и незаметной, как обои на стенке.
— Ты вроде к отцу собиралась?
— Нет, милорд, я с вами. — Она отошла от стенки и как бы проявилась во плоти. — К отцу я потом заеду. В другой день.
— Ну, тогда поехали.
У себя в комнате я упал, не раздеваясь, на кровать и попросил Шизу разбудить к вечерним боям. Подложил руки за голову и в блаженстве закрыл глаза.
— Установка гипнограммы "магия идришей", время установки тридцать рисок…
Не успев удивиться новой информации, я провалился в темноту.
Темнота ушла, а я проснулся свежим, как молодой огурчик, лежал и нежился, вспоминая, как там, дома, любил просыпаться в шесть утра, сначала играл по радио гимн, потом утренняя зарядка, которую я прослушивал лежа. С нотками ностальгии вздохнул: эх, какое время потеряно! Потом углубился в себя: где тут магия идришей? Но что странно, ничего нового я не знал и не чувствовал.
— Слышь, девочка в желтом платьице? — позвал я Шизу.
— Чего тебе, мой жеребец?
От этих слов все благостное настроение мгновенно улетучилось, а вместо него пришел стыд, и я почувствовал, как мое лицо наливается краской.
— Ты что, все видела? — Я лежал в сильнейшей растерянности, кроме стыда ко мне пришло чувство страха, что про мою слабость знают другие.
— Ну должна же я была посмотреть на того, с кем живу, ты так грациозно стучал копытами в поисках самок и так задорно вместе с тобой вертелся твой малыш, я не могла налюбоваться.
Твою дивизию! Вот стыд и позор! Но как она могла!.. Я был почти раздавлен откровениями симбиота.
— Вообще-то, крошка, не с кем, а в ком. И потом, подглядывать — это неприлично. — Мне оставалось только робко выразить свое недовольство и смириться с тем, что произошло.
— Не бери в голову, представь, что я твоя жена, ты же ходил голым пред ней?
В ее словах был смысл, не поспоришь. Симбиот всегда со мной, и связь наша покрепче, чем у мужа и жены: жена может предать, уйти, а мы с Шизой вместе и в горе, и в радости, и умрем в один день.
— Да я голым хожу не только при жене, но и при девчонках, — неохотно ответил я, — их я тоже не стесняюсь.
— Нет, — отрезала Шиза, — не сравнивай меня с ними, придет время, и ты сбросишь их как ненужный балласт и выдашь замуж. А я всегда с тобой, и запомни, я очень ревнивая. Ты мой и только мой. Если бы ты знал, как я тебя люблю, обожаю и ненавижу!
— Это как такое возможно? — Я с удивлением прислушивался к ее словам, пытаясь понять спрятанный в них смысл: люблю и ненавижу одновременно. — Шиза, не пугай меня, выбери что-то одно, а то мне страшно становится от твоей непредсказуемости.
— Люблю тебя, потому что у меня встроен механизм любить носителя, обожаю за твой легкий нрав, бесшабашность, за то, что ты живешь легко, как балбес. Другой бы уже загнулся давно, а ты постоянно выкручиваешься из любой ситуации. Ненавижу, потому что не могу быть рядом, а только внутри тебя.