Однако при всех романтических неистовствах и безудержной фантазии автора, в обоих его ранних романах уже наблюдается явственная демократическая ориентация. В «Гане Исландце» представлено восстание рудокопов, а в основе «Бюг Жаргаля» лежит такое историческое событие, как восстание негров во французской колонии Сан-Доминго в 1791 г.; автор делает чернокожего вождя восставших положительным героем своей повести. Именно последнее обстоятельство возмутило царского цензора В. Семенова, который воспротивился изданию романа на русском языке, докладывая в 1831 г. Петербургскому цензурному комитету, что «главное действующее лицо, герой романа Бюг Жаргаль, представленный каким-то неустрашимым, благородным и добродетельным человеком, каким-то идеалом совершенства, есть глава возмутившихся невольников». Не беря на себя ответственности за издание подобной рукописи, цензор Семенов спрашивает: «Может ли в настоящем положении дел быть позволена книга, предмет коей есть возмущение, а герой — глава бунтовщиков?»[7]
В 1826 г. Гюго переиздает свои «Оды» (впервые увидевшие свет в 1822 г.), присоединив к ним несколько живописных баллад.
В его поэзию ощутимо входят традиции фольклора, Гюго проявляет интерес к истории, в частности к истории средневековья, которое станет любимым объектом изображения романтиков.
Так постепенно совершался переход раннего Гюго от классицизма к романтизму. Этому движению поэта сопутствовал и его переход от монархических убеждений к либерализму.
Во второй половине 20-х годов в стране нарастает оппозиция Бурбонам, особенно усилившаяся после восшествия на престол Карла X, который еще во времена эмиграции прилагал все усилия к тому, чтобы уничтожить завоевания революции, возвратив Францию к старым феодальным порядкам. Когда 27 апреля 1825 г. правительство опубликовало закон о выплате миллиарда франков бывшим эмигрантам в возмещение убытков за земли, конфискованные во время революции, этот так называемый эмигрантский миллиард вызвал бурю возмущения в либеральных и демократических кругах. Освободительные движения, вспыхнувшие в эти годы в других странах, — восстание декабристов в России, борьба греческого народа против турецкого ига и движение карбонариев в Италии — еще более способствовали усилению общественного протеста внутри Франции. Острые политические памфлеты Поля Луи Курье, созданные еще в первой половине 20-х годов, сатирические песни Беранже, чрезвычайно популярные в народе, выражали настроения самых широких масс.
Все эти факты и события не могли не сказаться на политических взглядах и настроениях Гюго.
Дневниковая запись восемнадцатилетнего Виктора, сделанная еще в декабре 1820 г., наглядно свидетельствует о брожении, которое назревает в душе юного роялиста: «Всякий молодой человек, который пробуждается в наше время к политической жизни, находится в странном замешательстве. В большинстве случаев наши отцы — бонапартисты, наши матери — роялистки.
Наши отцы видят в Наполеоне человека, давшего им эполеты; наши матери видят в Буонапарте человека, который отнимал у них сыновей. Для наших отцов революция — величайшее из того, что может создать коллективный гений; империя — величайшее из того, что может создать гений одного человека. Для наших матерей революция — это гильотина; империя — это сабля…
…Недавно я с жаром защищал в присутствии отца мои вандейские убеждения. Отец слушал меня молча, затем повернулся к генералу Л., который был при этом, и сказал: «Предоставим это действию времени. Дитя придерживается убеждений своей матери, мужчина придет к убеждениям отца»[8].
Но вот в 1821 г. внезапно умерла мать поэта, оставив своих сыновей в большой нужде. Виктору пришлось поселиться в скромной мансарде, экономя на питании и одежде (подобно Мариусу из его «Отверженных», в образе которого Гюго через много лет воссоздаст собственную духовную эволюцию тех лет). Так как юноша мечтал о женитьбе на любимой девушке — Адель Фуше, родители которой потребовали согласия на брак отца Виктора, — он наконец предпринял попытку сблизиться со своим отцом — этим «героем с мягкой улыбкой», как он скажет о нем в одном из своих стихотворений. Увлекательные рассказы старого воина помогли Гюго по-новому понять эпоху революции и Империи, оклеветанную Реставрацией.
7
«Литературное наследство». М., 1939, № 33–34 («Французские писатели в оценках царской цензуры»), стр. 787.