С небес полилась сонная мелодия Сен-Санса.
— Пятнадцать синяя… тринадцать красная…
За занавеской в койке Татьяны Васильевны завозился кто-то неизвестный, и старпом увидел высовывающуюся из-под одеяла волосатую мужскую ногу.
— Одиннадцать! — рявкнул старпом, вставая. — В крапинку!..
И вышел из каюты докторши заметно бледный.
Машинный телеграф стоял на «самый полный вперед». Могучий гул главного двигателя, судорожное мелькание клапанов, верчение валов. И в этом гуле, в крайнем напряжении механизмов — тревога. Тревога в системе «человек — машина».
На крыльях ходового мостика стояли с биноклями у глаз штурмана. Боцман вываливал за борт спасательный вельбот, подготавливая его к немедленному спуску. К спасательным кругам привязывали бросательные концы…
В своей каюте нервно расхаживал взад-вперед Фаддей Фаддеич. Потом вытер пот со лба вафельным полотенцем и снял телефонную трубку. Из нее доложили: «Вахтенный третий слушает!»
— Радиста и матроса Ниточкина ко мне! — сказал капитан и бросил трубку.
Рапитор гирокомпаса над капитанским столом заурчал — судно меняло курс. Фаддей Фаддеич закашлялся, сокрушенно почесал затылок и нерешительно покосился на бланк радиограммы, в которой сообщалось: «В 1100 ГРН ОБНАРУЖЕНО ИСЧЕЗНОВЕНИЕ СТАРШЕГО ПОМОЩНИКА САГ-САГАЙЛО ТЧК СЛЕДУЮ ОБРАТНЫМ КУРСОМ ГАЛСАМИ ТЧК ВЕТЕР МОРЕ ШТИЛЬ КМ КУКУЙ».
— Чиф пропал, старый дурак! — сообщил входящему радисту попугай.
— Садись, Маркони, — сказал капитан. — Я этих подлецов все равно найду… магнитофон мне принесешь — записывать голоса буду, потом сравним.
— По тембру узнать можно, — согласился Маркони. — На последней стоянке его матросы выучили. Когда вы у консула… гм… задержались…
Фаддей Фаддеич смотрел в окно отсутствующим взглядом, потом как бы очнулся:
— Что я сказал?
— Чтобы я вам магнитофон принес, — напомнил радист.
— Черт! Человек за борт прыгнул без всякой даже записки, а мне такая ерунда в башку лезет… Больше темнить нельзя: сообщай в пароходство. — Капитан дал радисту РДО.
— Такой железобетонный человек был, — скорбно вздохнул радист. — Он мне литовского князя напоминал…
В дверь стукнули, вошел матрос Ниточкин. Он был в шортах и немыслимой старой панаме.
— По вашему вызову, товарищ капитан!
— Чиф пропал, старый дурак! — заорал попугай, он весьма весь оживился и задергал свою цепь.
Ниточкин стоял понурый и мрачный.
— Когда ты последний раз видел Сагайлу? — спросил капитан.
— Когда после вахты чай пошли пить…
— Мне можно быть свободным? — спросил радист.
— Нет, — сказал капитан. — Садись за машинку, протокол вести будешь. Что я сказал? — спросил капитан Ниточкина.
— Ничего не говорили, — доложил Петр Иванович. — Это я говорил. Ну вот, а раньше, на вахте, докторша была и попросила после смены его и меня на проверку психики… Я эксперимент прошел, акулу вытащил, продукты выдал на камбуз. Жду чифа…
— Медленнее, что я, стенографистка, что ли? — сказал Маркони.
— Подмел артелку. Жду. Он всегда в восемь тридцать как штык бегемотину… простите — мясо нюхал. Уже девять было, его нет…
— Скажи: «Старый дурак!» — вдруг приказал Фаддей Фаддеич и пробурил матроса подозрительными стариковскими глазами.
— Чего?
— Скажи: «Старый дурак!» — повторил приказ капитан.
— Фаддей Фаддеич, я…
— Ну!
— Старый дурак!
— Маркони, похоже, а? — спросил капитан радиста.
Радист пожал плечами — ему не хотелось впутываться.
— РДО подавать или на машинке печатать? — спросил Маркони.
— Подожди РДО подавать, — сказал капитан. — Не верю я, чтобы такой моряк мог в штиль за борт свалиться, а тем более сам прыгнуть, и без всякого завещания. Ну, что ты, Ниточкин, дальше делал? — спросил капитан.
— Закрыл рефрижераторную… Потом, думаю, «добро» надо бы взять у чифа, чтобы на маринад для акулы уксус отпустить. Стали его искать, а его нет нигде…
— Ладно. Идите оба, — сказал капитан.
Ниточкин понуро повернулся и вышел, низко повесив голову.
Фаддей Фаддеич остался один, кряхтя встал с кресла, подошел к попугаю, налил воды в поилку, погладил птицу по спинке.
— Ай эм сорри! — по-английски посочувствовала капитану птица.
Был тихий предвечерний час ранней зимы в дачном поселке на другой стороне планеты.
Над кустами заснеженного шиповника летали снегири.