Где-то вдали погромыхивала электричка.
От ворот палисадника к веранде дачи шагал по только что расчищенной от снега дорожке Василий Никифорович Ивов. Он тяжело опирался на палку.
На теплой веранде сидели женщина среднего возраста, одетая строго, и мужчина неопределенного возраста, одетый в заграничный комбинезон. Ясно было, что он только что работал в саду. Они пили чай и смотрели на подходящего Василия Никифоровича с настороженностью.
— Простите, — сказал профессор, поднимаясь на веранду. — Нежданный гость хуже татарина. Моя фамилия Ивов. Я социолог и психолог. Обследую родственников моряков…
— Здесь нет родственников моряков. Вы ошиблись, — сказал хозяин, вставая.
— Бывший муж Елены Михайловны — моряк. Сейчас он участвует в эксперименте, связанном с космическими проблемами…
— Я знала, что Эд пойдет далеко! — воскликнула Елена Михайловна. — Ты куда, Володя?
Мужчина посмотрел на бывшую супругу Эдуарда Львовича побелевшими от ревнивой зависти глазами и вышел, на ходу бросив:
— Пойду еще раз дорожку расчищу!
— Садитесь, пожалуйста, — попросила Елена Михайловна и вздохнула.
— Елена Михайловна, у меня только один и достаточно нескромный вопрос: почему вы разошлись?
— Я похожа на быка?
— Нет. Вы красивая дама.
— Чего же вы берете меня за рога? Рога были у Эда. Потому мы и разошлись. Я не способна быть женой моряка. Я обыкновенная женщина. Я не могу ждать пятьдесят пять лет… или когда там им дают пенсию? Знаете, почему у коровы глаза печальные? — спросила дама и закурила. — Чаю можно вам предложить?
— От чая не откажусь. Благодарю. Вы расстались со скандалом?
— Скандал? С Эдом? Он никогда не поднял на меня голоса. Он три года знал, что растит чужую дочь, а я не смогла заметить, что он это знает…
Дама встала и нервно начала расхаживать по веранде.
— Вы его любите и сейчас? — спросил Василий Никифорович.
— Возьмите варенья, домашнее, малина, — сказала дама. — И имейте совесть.
— Елена Михайловна, спрашиваю не из личного любопытства. Поверьте, самому тяжело сейчас. Но это нужно для тысяч моряков и космонавтов. Скажите, что его чаще всего выводило из себя?
— Двуличие. Но я многие годы была двуличной по отношению к нему, и он терпел это.
— И он ни разу не сорвался? И в молодые годы?
— Молодые годы? — переспросила дама, мельком глянув на себя в зеркало. — Молодые годы? Что-то было… — Она остановилась перед зеркалом и стала пристально всматриваться в него, как бы находя там картины прошлого. — Однажды. В цирке… Да, в цирке. Шел ужасно смешной номер, ужасно! Клоун, маленький совсем, таскал за хвост льва… Огромный лев, и его таскает по всей арене гномик… Эд попросил меня выйти с ним из зала… И ушел сам. Я досмотрела номер… Он, конечно, ждал у подъезда… — Она погрузилась в воспоминания и умолкла.
— И что было дальше? — с напряжением и напором спросил профессор.
— Он впервые напился и уехал ночевать на судно…
Корявыми буквами на стальных дверях надпись: «ОСТОРОЖНО! НЕ ВХОДИТЬ! РЕФРИЖЕРАТОРНАЯ КАМЕРА! ВО ДВОРЕ ЗЛАЯ СОБАКА!»
У дверей рефрижераторной камеры Петя Ниточкин привычно сунул ноги в дырявые валенки, надел ватник и меховую ушанку.
Потом Петя вытер пот со лба и открыл тяжелый висячий замок артелки, распахнул дверь и отшатнулся, ибо увидел белое привидение.
Привидение продолжало делать то, что делало, вероятно, уже давно: поднимало над головой и опускало на пол бочку с комбижиром. Скрипа дверей привидение не услышало, так как в рефрижераторной камере гудели мощные вентиляторы. Изо рта привидения валил пар.
— Эдуард Львович! — заорал Ниточкин.
Старший помощник неторопливо опустил бочонок, закрепил его в стеллаже и, не глядя на Ниточкина, прошел из холодильника к трапу. Он поднялся в тропическую жару на палубу и зажмурился от солнечного света.
— Эдуард Львович, как же все это?.. — с облегчением и радостью спросил Ниточкин, отряхивая со старшего помощника иней. — Это я, значит, вас закрыл в холодильнике?.. А мы думали… Черт! — В этот момент в руках Пети с громким треском разломился заледеневший галстук Саг-Сагайло.
— Петр Иванович, вы читали Шиллера? — наконец разжал губы Саг-Сагайло. Его голос звучал хрипло, морозно, по-новогоднему.
— Я думал, вы мне мясным топором башку отхватите, а вы такой странный вопрос…
— Ниточкин, вы читали Шиллера? — невозмутимо повторил Саг-Сагайло.
— Нет, — сказал Ниточкин. — Трудное военное детство… не успел…
— У него есть неплохая мысль, — прохрипел старпом, растирая себе побелевшие уши. — Шиллер считал, что против человеческой глупости бессильны даже боги. Это из «Валленштейна». Но касается только меня, товарищ Ниточкин.