Ротмистр подал знак городовым. Те поняли его без слов и ждали.
На плечо Курнатовского опустилась чья-то рука. Виктор оглянулся и тут же облегченно вздохнул.
— Это ты, Янис.
— Я хочу, — прошептал тот, — поблагодарить и за себя и за Стучку. Но поберегись сам. Мне кажется, тебя заметили…
И действительно, в дверях, когда Курнатовский хотел выйти из здания, уже другая, отнюдь не дружеская рука схватила его за рукав шинели.
— Ваша фамилия, господин студент?
— Зачем это вам?
— Вы задержаны, господин Курнатовский, — обратился к нему подоспевший на помощь городовому жандармский ротмистр. — Можете не трудиться предъявлять свое удостоверение…
Вот и улица. Городовой подозвал свободного извозчика.
— Не для меня ли это? — усмехнулся Виктор. — Что ж, хоть в полицейский участок проедусь в экипаже.
В темном сыром карцере при полицейском участке он провел вечер, ночь и все утро следующего дня. Пожилой жандармский офицер с доброжелательным лицом долго и почти ласково беседовал с упорствующим студентом.
И не стыдно вам, молодой человек. Ведь вы потомственный дворянин. Я имел честь лично знать вашего батюшку — приходилось бывать в Риге. Назовите, мой друг, ваших товарищей, и мы выпустим вас немедленно. Тогда все обойдется благополучно.
А запирательство, предупреждаю, не сулит вам ничего хорошего…
Виктор отвечал односложно:
— Ничего не знаю. Никого не могу назвать, началась сутолока, все кричали, и я кричал, что кричал — даже и не помню.
Жандарм понимающе посмотрел на него и подумал: «Н-да, штучка…»
В полдень Виктора выпустили из участка до решения дела, взяв с него подписку о невыезде из Петербурга. Однако он уже чувствовал, что в столице пробудет недолго. Решение состоялось через несколько дней.
В канцелярии университета ему вручили документ, где говорилось, что он исключается без права поступления в другие высшие учебные заведения России. Получил он также и предписание полиции, в котором ему предлагалось в пятидневный срок покинуть Петербург.
Что скажут дома? Ведь за его обучение в университете платили немало денег из мизерной пенсии, получаемой мачехой за отца. Она, братья и сестры отказывали себе во всем, чтобы дать ему образование. Но мог ли он поступить иначе, будучи честным человеком? Мог ли участвовать в издевательстве над товарищами, которых, быть может, ждет петля? Подписать холопский адрес царю-палачу!
С такими мыслями он шел из полицейского участка, когда его кто-то окликнул:
— Виктор!
Курчатовский обернулся и снова увидел неразлучных Плиекшана и Стучку.
— Не горюй, Виктор, — заговорил Янис, — делу можно помочь. Отправляйся поскорее в нашу добрую старую Ригу. Оттуда поезжай в Дуббельн. Есть там один великолепный полицмейстер. Десять-двадцать рублей, и свидетельство о благонадежности будет у тебя в кармане. А с этим документом ты поступишь в любой университет, кроме Петербургского конечно.
— Документик, что и говорить, унизительный даже с точки зрения римского права, — заметил Стучка. — Но что поделаешь: рабский строй — рабские порядки!
— Сразу виден будущий юрист, — рассмеялся Янис и, обернувшись, не подслушивают ли их, продолжал: — Ты, Петр, будешь когда-нибудь заседать в революционном трибунале и будешь судить царей и богатеев за все их прегрешения.
— А что ты думаешь, — ответил Стучка, — так оно и будет.
— Так как насчет Риги, Виктор? — вновь обратился к Курнатовскому Янис.
— Поеду и в Ригу и в Дуббельн…
— Тогда услуга за услугу: возьмешься выполнить одно наше поручение? Побывай в Рижском политехникуме. Там есть кое-кто из нашей гимназии. На днях мы получили письмо. В политехникуме намерены создать социалистический кружок, но не знают, с чего начать. Поможешь?
— И ты еще спрашиваешь! — воскликнул Курнатовский.
Вышли на Невский, свернули в переулок, в другой. Стучка все время шел чуть поодаль, охраняя собеседников.
В МОСКВЕ НА МОХОВОЙ…
Дом Финляндского в Стрелецком переулке возле Патриарших прудов был хорошо известен многим московским студентам. Он славился не красотой своей архитектуры, не комфортом и удобствами, а тем, что здесь можно было получить дешевую комнату, снять угол или даже только койку. Кроме того, дом находился сравнительно недалеко от университета: пройдешь по Малой Бронной, потом по Никитской, и вот он, самый старый русский университет, основанный Ломоносовым.
Патриаршие пруды и окружавшие их переулки были в те времена Латинским кварталом Москвы. Здесь жили неимущие студенты. В занимаемых ими домах редко топились печи, еще реже готовилась горячая еда. Студенты обедали в дешевых кухмистерских — маленьких ресторанчиках или же перебивались всухомятку. Эти юные жильцы вечно были в долгу у домохозяев. Все зависело от того, сколько присылали родные из дому, удавалось ли раздобыть частный урок.
Курнатовский приехал в Москву в августе. В кармане у него лежало свидетельство о благонадежности. Правда, дуббельнский полицмейстер взял с него больше, чем предполагал Райнис, но зато не докучал расспросами. Он дал понять, что его вполне удовлетворяет копия бумаги о смерти врача Малоярославского полка Курнатовского, потомственного дворянина, считавшегося верным слугой царя и отечества.
В Риге Виктор выполнил все, о чем его просили Райнис и Стучка: он создал кружок в политехникуме.
В Москве также быстро удалось устроиться. Экзаменовавшийся вместе с ним Кашинский порекомендовал поселиться у Финляндского. Жизнь улыбалась! Юность ведь так невзыскательна. С Кашинским Виктор познакомился в университетском коридоре, когда они оба ждали очереди, чтобы подать прошение на естественный факультет. Взглянув на свидетельство о благонадежности, Кашинский усмехнулся и понимающе заметил:
— С таким аттестатом, коллега, можно попасть и в рай!
Виктор в тон ему задал вопрос:
— А чем вы запаслись?
— У меня не хуже, — ответил Кашинский и показал ему выданное каким-то священником свидетельство, в котором подтверждалось, что Кашинский выполняет церковные обряды.
— Ну, значит, и вам быть в раю! — сказал Курнатовский, и оба рассмеялись.
Кашинский и Курнатовский быстро сдружились. Они часто встречались, гуляли, посещали Кремль и художественную галерею Третьякова.
Беседа о «Былом и думах» Герцена навела новых приятелей на мысль побывать, на Воробьевых горах. По Арбату до шумного Смоленского рынка они дошли пешком. Наняли за гривенник полуразвалившуюся пролетку и поехали вдоль берега реки. Дорога лежала мимо лавок, трактиров, маленьких деревянных домишек, утопавших в кустах сирени: ни деревня, ни город. На Воробьевых горах они долго простояли на том месте, где когда-то Герцен и Огарев поклялись посвятить всю свою жизнь борьбе за свободу. Смотрели на огромный город с его золотыми куполами.
Курнатовский давно уже не переживал такого духовного подъема, как в эту осень 1888 года. Порою ему казалось, что он и не покидал Петербургского университета — в Москве студенты жили теми же чувствами и настроениями. Скоро наладилась связь с Петербургом. Оттуда Виктор и Кашинский начали случать марксистскую литературу. Распространяли они ее с большой осторожностью, внимательно приглядываясь к окружавшей их молодежи, передавая запрещенные книги и брошюры только самым надежным.
К зиме Курнатовский и Кашинский создали в Московском университете довольно крупный марксистский социал-демократический кружок. Этот кружок с первых же месяцев своего существования стал оказывать воздействие на другие революционные кружки, организованные народниками различных толков. Иногда это были смешанные кружки, которые объединяли и народников и марксистов. Иногда — только марксистские, но последних было еще немного. Приходилось объединять усилия всех выступавших против царизма, пользоваться общими тайными явками, шифрами, типографиями. В итоге такой совместной деятельности в Москве возник Революционный Красный Крест — полулегальная организация, которая собирала средства в помощь политическим заключенным, ссыльным и их семьям. Виктор Курнатовский являлся душой этого нового дела. Его работа в Красном Кресте сильно подняла престиж немногочисленных московских социал-демократов в глазах прогрессивной части московского общества.