Николай Александрович еще раз осмотрел поляну — не забыли ли чего где? — даже подобрал чей-то чужой окурок; остался доволен и присел напоследок на поваленное дерево в теньке, поставив сумки у ног. Леша остался стоять, его мучил какой-то вопрос, не давал покоя. Наконец, не выдержав, он спросил:
— Неужели Муравленко не оставил после себя никаких богатств?
— Кладов, что ли, как граф Монте-Кристо? — усмехнулся дядя Коля. — Или замков на Лазурном Берегу? Нет, конечно. Миллионы тонн нефти и кубометров газа — вот то богатство, что он нам оставил. Построенные в Западной Сибири города и транспортные магистрали, аэродромы, современную развитую инфраструктуру — вот что. Это гораздо больше, чем всё Рублевское шоссе с его сидельцами. Потому что это тебе не какой-нибудь Абрамович или Березовский. Да, в какой-то степени магнат, по западным меркам, но — государственный, особенный, созидающий Россию. Между прочим, у Сталина после его смерти тоже не обнаружили никаких личных сбережений, только пару сапог и парадную шинель. А он принял страну с крестьянской сохой, а оставил с ядерным щитом, великой державой. Такие вот были люди, прямо хочется сказать словами Лермонтова: «не то, что нынешнее племя…»
Расскажу тебе такой случай. Тюменская квартира у Виктора Ивановича была обычной «трешкой» в нормальном жилом доме — не какой-нибудь отдельный особняк, И вот однажды родные после ремонта стали переставлять мебель. Клавдия Захаровна, жена, спрашивает у него: «Витя, а куда пианино поставим? Может, к той стенке, где ковер?» — «А где у нас ковер?» — спрашивает. Он даже и не знал этого, потому что не нужно было. Другой бы всю квартиру персидскими коврами устлал, а для Виктора Ивановича понятие «роскошь» не существовало. Он и за ужином-то обходился стаканом кефира и булкой, продолжая просматривать деловые бумаги, звонить на промыслы…
А как-то раз коллеги подарили ему к юбилею цветной телевизор, «Горизонт», кажется, большая редкость в ту пору. Привезли домой, когда его не было. Клавдия Захаровна решила устроить мужу сюрприз, ничего не сказала. Но телевизор вечером включила. Виктор Иванович посмотрел новости — никакой реакции. Ушел в кабинет работать. Видно, что черно-белые новости, что цветные — особой разницы нет. На следующий день — то же самое. И только на третьи сутки, в выходные, когда показывали мультик «Ну, погоди!», как раз перед программой «Время», он вдруг заразительно, как ребенок, засмеялся. «Ой, — кричит, — Клава, смотри, а волк-то и заяц — цветные!»
Вот такое у него было отношение к материальному быту. Но зато когда к нему обращались с какими-то просьбами люди, он всегда старался помочь. Они и тянулись к нему потому, что он действительно, всамделишно, не для видимости интересовался их жизнью. Разговор с приезжавшими к нему на прием буровиками начинал не с производственных, а с бытовых вопросов: «Как там у вас с питанием? Какие условия житья?» И буровики понимали: нет, они не «винтики» для этого высокого начальства!
Конечно, многие этим пользовались, звонили ему домой даже по ночам. А одна женщина устроила как-то раз целый спектакль в его кабинете. Пришла, рыдает, рассказывает о своей беде. А он не мог выносить женских слез. Поверил ее несчастью, обещал помочь. Но вечером, уходя с работы, вдруг увидел, как эта самая женщина хохочет вместе с сослуживцами — от скорби не осталось и следа. Муравленко всё понял: обманула. Утром пришел на работу и сразу же предупредил секретаршу: «Эту — больше не принимать». Она просто перестала для него существовать. Он мог быть и очень жестким. Особенно, когда его предавали. Таких людей он больше не замечал. Он, конечно, продолжал работать вместе с ними, даже общаться, как с той женщиной, но смотрел уже как бы сквозь них.
А вообще к женщинам он относился с большим уважением. Не случайно многие отделы в главке возглавляли именно женщины. А чтобы они всегда выглядели красиво, даже разрешил в рабочее время делать прически в парикмахерской (она на втором этаже располагалась). Где это было видано в советском учреждении? В социалистическое-то время?