— Ты? — удивился Алексей, даже забыв закрыть рот.
— Я. Во-во. Для тебя это дикость какая-то.
— Ну почему? С бодуна можно.
— А я люблю туда ходить. Там еще сохранились приметы времени. Той, советской эпохи. Пластов, Петров-Водкин.
Леша на последнюю фамилию захихикал. Понимающе закивал головой, дескать, теперь ясно.
— Но я и по другим залам прошелся, — не обращая на него внимания, продолжил бурильщик. — И вот что меня поразило. Стою я перед картиной Репина «Иван Грозный убивает своего сына». А рядом школьники, старшеклассники, с экскурсоводом. И одна великовозрастная девица на полном серьезе спрашивает: «А скажите, Марья Ивановна, как сам царь отнесся к картине художника, где он изображен во время убийства?» У них в чердаках все времена спутались. Пустые чердаки-то. Думала, наверное, что Репин сидел в Грановитой палате и делал эскизы, пока Иван Грозный мочил сына.
Алексей решил вступиться за поколение.
— Ну и что? — сказал он. — А зато у вас Интернета не было. И вообще компьютеров.
— Это всемирной паутины, что ли? — откликнулся Александрыч. — Так ее, как говорят на Севере, и даром не надь, и за деньги не надь. Одна липкость.
— Давай-ка ты лучше поближе к Муравленко, — компромиссно посоветовал Алексей. — Оставим Ивана Грозного в покое.
— Лады. Слушай. В тот вечер в штабе, в гостинице «Заря», которая сама по себе стала легендарной, как «Аврора», как крейсер, — а ведь «Заря»-то и «Аврора» одно и то же, как символично! — так вот, там, в простом обшарпанном номере, где был только большой стол, с десяток стульев, а на ужин — огромная жареная нельма и самовар с чаем, — ни грамма спиртного! — Виктор Иванович сказал то, что не доводилось еще слышать никому. Я, Леша, был там самым молодым из всех, просто жил уже в Тюмени с 1963 года, работал в крохотном объединении «Тюменнефтегаз». Это уже потом, с приходом Муравленко, оно станет могучим главком, муравлиным царством.
— Так что же он сказал? — нетерпеливо спросил Алексей.
— А вот что. Слова его звучали как у библейского пророка. Хотя были просты и бесхитростны. Они словно зажигали нас, как свечки. Такая в них звучала энергия и решительность. Вера. Азарт. А ведь он был таким же усталым, как и мы, неспавшим, хотя, в отличие от большинства из нас, хорошо выбритым. Неряшливость он на дух не переносил.
— Да говори уже, дядя Коля! — взмолился Леша. — Хватит вокруг да около.
«Мужики! — сказал он, — и бурильщик даже встал со своего пенька, а голос приобрел вдруг властность. — Мужики. Я созвал вас, но хочу предупредить. Завтра вы увидите Тюмень при свете дня и, скорее всего, сильно разочаруетесь. Наверное, кое-кто из вас крепко пожалеет, что приехал сюда. Работы — непочатый край. А по сравнению с прежним жительством здесь просто сущий ад. Но прошу вас: не делайте скоропалительных выводов. В Тюмени самая большая кладовая всей сибирской нефти, и мы подберем к ней ключи. Такого размаха и перспективы еще никто не знал. Это поистине континентальный масштаб. Вспомните, что о блестящем будущем этого края говорил еще Менделеев, а Губкин прямо указывал: в Сибири есть и нефть, и газ. Это, братцы, просто геологический феномен, его строение еще до конца и не разгадано. Нам еще предстоит это сделать. Разведка показывает, что нас ждут большие открытия.
Словом, дел хватит и нашим праправнукам. Да, пока что здесь — провинция. Тайга, болота, нет дорог. Но провинция — это понятие не точное и уж никак не нравственное. И в самом дальнем уголке страны можно жить по-столичному, а в крупном городе — провинциально прозябать. И вот еще что крепко запомните: есть люди, которые любят дело, но есть и такие, которые любят себя в этом деле. Такие в нашей «провинции» не приживаются. Но я знаю, что вы — из первых. Кто живет ради работы, а работа — это и есть жизнь. Это как песня, в которой от начала до конца сохраняется четкий ритм и ясный мотив. Хорошая песня и живет дольше, ее-то как раз и помнят, она-то и становится народной».
Старый бурильщик, подражая Муравленко, говорил так громко и энергично, что даже щебетавшие в ветвях птахи вдруг замолчали и стали прислушиваться: кто это? кого принесло? что за диво?..