- Вот вы курите, например.
Рыжий хмуро глянул на Наденьку, потом на форточку.
- Нет, не то что дым, а вы покупаете табак ..
В это время в двери влетел Филипп.
- Это про что, про что? - спросил он, запыхавшись.
- Да стой, тут уж есть речь, - отмахнул рукой пожилой.
- Или вот спички, - продолжала Наденька. - Вот дайте коробку спичек.
- А вот, пожалуйте, - молодой парнишка вскочил и совал коробочку из-за Наденькиной спины.
Наденька показывала на бандероль - парнишки встали и все смотрели, будто не видали раньше этой привычной наклейки на коробке.
- Так, так. Вот и скажи ты! - ободрял Наденьку пожилой. Наденька говорила про керосин, про сахар.
- А мы вприкуску, - сказал в стол рыжий рабочий, - с нас не заработаешь.
На кровати хихикнули. Филипп оглянулся назад - ишь, мол, щенки. А потом, наклонясь к столу, чтоб видеть через Наденьку рыжего, Филипп сразу горячо заговорил, будто копил спор до времени:
- А это разве дело? А? А в деревне и вовсе без сахару, так, палец пососал - и ладно. Так это что? Это справедливо? Тебе объясняет товарищ, что это дерут с людей...
- Нет, - сказала Наденька, - вот в этом-то и дело. Пусть даже очень мало едят сахара, каждый, каждый. Но их сотня миллионов, миллионов, а такого количества не съесть богатым, пусть они...
- Пускай зубы себе проедят на этом сахаре, - помогал Филипп, - пусть себе в ноздрю пихают, коли в глотку не лезет
- Все равно. - продолжала Наденька. В это время на кровати послышалось бормотание. Филипп досадливо обернулся - опять?
- Вам что-нибудь не ясно? - сказала Наденька. - Вы спрашивайте, пожалуйста.
- Да так, он тут с глупостями.
- Что? Пожалуйста, - настаивала Наденька и совсем повернулась к молодым.
- Да не к делу вовсе, - говорил парнишка, что совал давеча спички. Так, глупости.
Другой смотрел в пол, свесив вихры на лоб.
- Вы говорите! - Наденька ждала.
- Да говори, что там, - сказал Филипп. Парнишка бросил голову вверх:
- Да вот говорит: спроси ее, пусть скажет, есть Бог или нет?
- Во тебе богов цельный угол, - и Филипп протянул пятерню к божнице, выбирай себе любого, волоки домой хоть в мешке.
- Об этом мы поговорим, - сказала Наденька. В это время все обратили внимание: из коридора кричал женский голос.
- Что ж, говорю, самовар-то возьмете? Кипит, говорю, самосильно.
Оба парнишки пружиной дернулись с кровати и бросились весело в коридор.
Филипп принес посуду и баранки.
Когда рыжий стал щипать на мелкие кусочки сахар, сосед, смеясь, сказал на весь стол:
- Ты что это, уж в гроб казну загнать хочешь?
Наденька не знала: пить ей вприкуску или положить кусок в чашку.
Филипп ложечкой плюхнул Наденьке большой кусок, расплескал на блюдечко.
На цепочке
МИМО Наденьки просунулась рука, и молодой парнишка, ухмыляясь, сказал:
- Нам бы сюда пару бубликов и того... косвенного бы баночку.
Все рассмеялись. Что-то сразу раскупорилось, и все не в лад заговорили. Наденьке эти разговоры казались аплодисментами. Она скромно и важно прихлебывала чай.
- Да, чай не чай, - говорил рыжий, наклоняясь к блюдцу, - а очищенную потребляем, - он подул в блюдечко, - и даже, сказать, здорово.
- А вот дал казне заработок, зато тебе квартира бесплатная, с казенным замком.
- А в перевыручку тебе еще в загривок всыпят, - пустил с кровати паренек.
- Да что, товарищи, обижаться на фараонов, да по пьяному делу, сказал Филипп, сказал громко и повернулся боком к столу. Он размахивал руками, чуть не задевая Наденьку. - Фараон и есть фараон! Что он тебе дядя крестный? А вот когда сам-то с нашего же брата и тут тебе под носом гадит, так это что же выходит?
Все смотрели на Филиппа.
- А что, - продолжал громко Филипп. - Возьми мастера. Да недалеко ходить, нашего хотя бы. Это тебе не косвенный, а прямо можно сказать заноза и паразит трудящего человека.
- Да что ты "мастер, мастер", - сказал пожилой; он откинулся на стуле и прямо глянул на Филиппа. Он перестал улыбаться. - Мастер, ты говоришь. Это уж его дело такое. Убери ты этого мастера, пойдет, знаешь... да что говорить...
- Что говорить? - кричал Филипп. - А то, что зачем из человека кровь пить? Дом он себе построит из наших копеек-то?
- Копейки не ему, - сказал рыжий; он сосал с блюдечка стакан за стаканом.
- Да я тебе скажу, - начал снова пожилой, - ты, Филька, брось. Тебя мастером поставить, так не похуже Игнатыча шило бы из тебя вышло. Это уж небеспременно.
- Да мне это не надо вовсе, мастерство это. Я и не тянусь. Больно надобно, - обиделся Филипп.
- Оно там надобно тебе, ай нет, а вот я тебе скажу: ты был в солдатах? - И старик подался вперед. - Был - говори, нет? Вот и оно. А там знаешь как? Солдат солдатом, как и все, кряхтит да жмется, а нашили ему лычко одно! - вот тебе и начальство, - тебе же в морду сапоги тычет: чисти ему! А вчера сам взводному шаркал, аж потел. Да.
- Я говорю, - начал громко Филипп и глянул на Наденьку: что, мол, она?
- Говоришь ты, - сказал старик и нагнулся к чаю.
- Нет! - сказала Наденька; она чувствовала, что непременно надо сказать, и не один Филипп ждет. Ей хотелось поддержать Филиппа. - Нет! Товарищ Филипп, мне кажется, отчасти прав.
- Наш литейный мастер, - сказал рыжий, - так, ничего, на него нельзя обижаться. - Рыжий потихоньку расстегивал воротник.
- Дело не в том, какой попался человек. А вот товарищ Филипп даже не хочет стать мастером. Филипп закивал поспешно головой.
- Потому что само положение мастера, очевидно, таково, что... оно уж вырабатывает определенный тип.
- Вот именно - тип! - подхватил Филипп. - Самая сволочь вырабатывается.
- Какой бы человек ни был, но...
- Хоть самый рассвятой, - махал руками Филипп. Он встал и стал шагать по комнате - два шага туда, два обратно.
- Он должен смотреть, чтоб хозяйская копейка...- говорила уже смелее Наденька.
- Рубли дерет! - Филипп остановился над Наденькой, над ее головой ходили его руки. - Рубли, стерва, вымолачивает из человека, из своего же брата. И на людей, ирод, не глядит: боится, чтоб прибавку не спросил кто.
- Человек, который идет в мастера, - продолжала Наденька, - конечно, знает, на что идет. Он выходит из своего класса сознательно.
- И уж ни черта больше не сознает, - подговаривал Филипп на ходу.
- Он, конечно, является уж отщепенцем. Есть профессии, которые вполне определяют, - говорила Наденька; она разгоралась. - Есть такие профессии, товарищи...
Наденька встала, держась за спинку своего стула. Все на нее глядели. Глядел и Филипп горячими глазами.
- Есть профессии, которые сразу же определяют отношение человека ко всему обществу. В старой Германии палач...
- Вот именно что палач, форменно палач, - и Филипп хлопнул ладошами.
- Палач... даже кружка у него была своя, на цепи, в пивном погребе... чтоб никто из нее случайно не выпил, и с ним никто не говорил.
- И говорить с ними, сволочами, нечего. Какой может быть с ними разговор? Ты ему одно, а он все...
- На цепи, сказываете? - Рыжий литейщик впился глазами в Наденьку.
Все загудели.
В это время дверь приотворилась, и в комнату тихонько втиснулся человек в серой тужурке и в русских сапогах. На вид лет сорока. Он молча остановился у двери, оглядывая собрание. Филипп не сразу его заметил. Но, взглянув, он вдруг метнулся:
- А, Кузьма Егорыч!
- Ну, ну, продолжайте.
Но все стихли. Самовар пел задумчивую ноту, как ни в чем не бывало.
Филипп вполголоса шептался у двери с Кузьмою.
- А, про косвенные налоги, - расслышала за спиной Наденька.
- Уж кончили, можно сказать... Да, да, вместо Петра... И они вышли в коридор.
Лай собачий
НАДЕНЬКА чинно встала. Она уже натянула один рукав своего салопа, как вскочил в комнату Филипп и бросился помогать. Лицо у него было красное, он улыбался, он признательно суетился, отыскивая Наденькину косынку. Два раза переложил из руки в руку и подал. Он кивнул товарищам:
- Я - проводить, а вы потом выкатывайся по одному.
Наденька пошла деловой походкой, как будто ей еще в два места надо поспеть. Филипп шел рядом, наклоняясь и поворачиваясь к Наденьке. Теперь они шли прямо по Второй Слободской.