На улице показалось тихо, как в могиле, даже уши тишиной заложило, а свежий воздух холодной водой какой-то чудился Саньке. Алешка вел его под руку и о чем-то говорил вполголоса с Карнаухом. Хмель грузно наседал на Саньку, подкашивал ему ноги. Он уж начинал спотыкаться, и Карнаух взял Саньку с другой стороны.
- Мозу-оли! - вдруг выдыхал Санька слово. - А если у меня... Алеша, пусти руку.
Санька растопыривал пятерню и, выпячивая губы, выводил голосом:
- Мозу-оли!.. Сволочь какая!
- Да ты не ори, - смеялся Карнаух, - мозуоля! Наступил ему кто?
Они с Алешкой вели Саньку по темным слободским улицам. Санька спотыкался о мерзлые комья грязи. Его то бросало вперед, как будто он бежал с крутой горы, то вдруг откидывало назад, и он останавливался. Первый раз он был пьян совсем.
Потом за какой-то порог зацепился Санька, чуть не упал - очень не хотелось вставать. Повис на чьих-то руках. Больно и тошно вонзилась лампа в глаза. Санька сел - черт его знает, что оно под ним было, но мутно голову клонило куда-то в омут, и вот понеслось и закружилось в голове. Санька сжал глаза, съежился, поджался, чтоб как-нибудь укрепиться в этом вихре, и коснеющей рукой поднял ворот шинели, - его трясло от холода мелкой, тошной дрожью. И захотелось согреться, прижаться , и до слез стало жалко себя как собака в осенний дождь в холодной грязи. И вдруг почудилось, как жарко в ухо говорит женский голос, и где-то внутри тепло запело:
Пусть цветы мои,
Нежный аромат.
И так захотелось прижаться к теплому и чтоб кто-нибудь согрел и пожалел. Но все это острой секундой промахнуло в груди, и Санька провалился в хмельные потемки.
Сквозь муть, сквозь обрывок сна белой полосой прошло сознание, холодное, прозрачное, как утренняя вода. Санька, не открывая глаз, слушал, как осторожно звякала посуда и глухо говорили жующие голоса. Но думать было больно и тошно: все равно, там увижу, что. И Санька перестал напрягать внимание, и как теплой водой его залил сон.
Наконец Санька открыл глаза. Прямо перед ним на грязных обоях весело и уверенно жило солнечное пятно. Казалось, шевелилась и дымилась мохнатая бумага. Санька, не двигаясь, глядел на живые разводы и пятна и слышал густой, ровный голос колокола, далеко за окном.
Звякнула щеколда, и незнакомый голос осторожно спросил:
- Что, все спит?
- Полным ходом заваливает.
"Где это я?" - подумал Санька. Без страха подумал, с тягучим интересом, и пошевелился.
- Да не! Валите, спите, - услыхал он над собой.
Санька поднял больную голову и огляделся. Совершенно незнакомая комнатка, и совершенно незнакомые люди. Санька растерянно спешил сообразить, как он сюда попал. Он смотрел то на молодого в чистой белой рубашке в полоску, то на другого постарше, что снимал пальто и живыми заигрывающими глазами глядел, теребил Саньку.
- Скажите, вы не знаете, где это я? - сказал Санька и сел на кровать в своей шинели с поднятым воротником.
Оба человека рассмеялись. Молодой парнишка гоготал в голос.
Санька мотал головой, голова трещала, и тошная муть поднималась изнутри.
- Голова? - спросил участливо старший. - Враз поправим. А мозоля не болит? - И он засмеялся.
Как в открытое окно, сразу глянул на Саньку "Слон", гомон и звон.
- А Алешка?
- Алексей ушли, - сказал молодой парень и переглянулся со старшим.
Но старший рылся уж в карманах пальто, лазил по кармашкам тужурки, брякал медяками.
- Сейчас поправим.
- У меня деньги есть, - сказал Санька через силу и полез в тужурку.
- Не надо, зачем? Новое дело. Мы сейчас!
- Сорок семь... Полтинник надо. Да говорю - не поверит она, - слышал Санька, как сговаривались хозяева.
- Ну, давайте три копейки, коли есть, и квит. Санька хотел достать и рассыпал по полу мелочь. Молодой сорвал со стены шапку и выбежал.
- Сейчас я чайник поставлю, - сказал старший и выскочил следом, бренча жестяной крышкой. Санька снова повалился на кровать.
Червяк и машинка
САНЬКА сидел за столом, против окна, на солнце. Он ежился в шинели внакидку. Дмитрий Карнаух сидел в углу, наливал чай. Солнце просквозило золотую струю, и пар, переваливаясь, не спеша, крутясь, поднимался в луче.
Полбутылки водки и толстая граненая рюмка стояли перед Санькой. Ему тепло было смотреть на чай, а Карнаух кивал на бутылку:
- А вы вторую! Ни черта, что не лезет, а вы ее нахально. Ей-богу, налей! - крикнул он парнишке. Санька, содрогаясь, выпил вторую, он никогда не опохмелялся.
- Да, да, - говорил Карнаух, подставляя Саньке стакан, - нарядили мы его в твинчик, поверх надели дипломат, вроде бушлатика, я ему брюки свои дал, шапку-невидимку, и стал наш Алешенька вроде кузнеца Вавила, - и Карнаух загоготал, - смех, ей-богу! Паспортина железный. Он мне в "Слоне" говорит: "Полет надо делать". Я ему говорю: "Вались ко мне и утром шагай до Ивановки", там на машину и понес. Там люди есть.
Санька держал стакан чаю, жег и грел руки.
- Фартовый, - сказал парнишка, дуя в блюдце. - А вы вместе учитесь?
- Да! А стойте, - вдруг живо сказал Карнаух и лукавой искрой бросил на Саньку, - вот-вот. Я про червяка.
- Да ты брось, - сказал паренек, - у человека голова болит, и ты с червяком своим! - И подсунул свою чашку Карнауху.
- Да чего, пускай они пьют, а я буду рассказывать, - Карнаух наслонился на стол. - Вот червяк, - он вытянул указательный палец, - и этого червяка я в землю. - Карнаух накрыл палец другой рукой, крепко прижал ладонью к скатерти. - И вот ему ползти. А, что ты скажешь?
- Да брось ты, пристал! Налей чаю-то!
- Сам наливай, - бросил Карнаух, не обернувшись; он в самые глаза глядел Саньке. - И вот сзади тебя земля, спереди земля, с боку, с другого. А ему ползти. Кабы в запасе был кусок пустопорожнего места, так он бы сейчас землю туда бы пересовал и сверлил бы ход вперед. А? А ежели вот вплотную, - и Карнаух прижал со всей силы палец, так что скрипнул стол. Поползет он? Нет? - И он щекотал Саньку своими живыми зрачками.
- Должен поползти... - сказал Санька, помедля.
- Должен! - крикнул Карнаух. Он вскочил со стула. - А если я тебя в кирпичную стенку замурую и должен ты ползти, - куда ты, к черту, сунешься? Ха!
Карнаух весело и задорно глядел на Саньку.
- Замуруют тебя, погоди, - бормотал парнишка, тянулся за чайником.
- А он ползет, стервец. Ползет, как прожигает. Я опробовал. - Карнаух сел. - Выбрал я такой, сказать, ящик, - он огородил на скатерти руками четырехугольное место. - Земли туда натрамбовал, поймал червяка, туда его, сверху опять землей. Намочил, нагородил три кирпича. - Карнаух показал над столом рукой. - Дал ему сутки сроку, - пусть, как хочет.
- А он, скажи, у меня и подох наутро, - ворчал парень.
- Ну, скажите, прохвост! Уполз ведь в самый угол, - еле сыскал, - в самый, что есть, низ прокопался. Жрет он эту землю? Черт ведь его знает. Вот вы скажите, - знаете, как это он? А?
- Понемногу, расталкивает кусочки... - начал Санька.
- Да нате вам червяка, - Карнаух заерзал на стуле, огляделся, нет ли где, - возьмите вы его, растолкайте-ка червяком, не то землю, а вот хлеб, сказать, этот. Он же тля-мля, вроде ничего - кисель. А вот, гляди! Карнаух весь засветился. - А вы говорите тля-мля, вот и тля!
- Не знаю, - сказал Санька, глядя как в блюдечке, в чае, жмурится солнце, - не знаю, не читал как будто про это. Наверно, есть где-нибудь в книгах.
- А самая лучшая книга, - вскочил Карнаух, - во! - Он повернулся к полке и достал толстый переплет, из которого торчали замусоленные углы страниц. - Во! - Карнаух хлопнул ладонью по книге. - Книга Верна. Уж верно, не верно, а что здорово, так да. Читали?
Санька открыл книгу и узнал знакомые картинки из "Капитана Немо" Жюля Верна.
- Вот бы такую штуку смастрячить. Набрать ребят - уж чтоб во! Карнаух выставил кулак. - И пошел под воду. А?
- А там здорово набрехано? - заглядывал Карнаух Саньке в глаза, когда тот переворачивал страницы; милой и сердечной казалась ему эта книга на скатерти с синими линялыми кубиками. - Вот мне Алешка говорил, - продолжал Карнаух, - что вы там в лаборатории все. Да?