- Я думаю, - начал Башкин, но мыслей он не мог собрать, - вот господин офицер знает, как я думаю.
Башкин наклонился в сторону офицера. Но офицер погладил руку с перстнем и посмотрел на Башкина пустыми и крепкими глазами.
- Так вот потрудитесь теперь здесь изложить, что же вы думаете? Ну-с! - Полковник пожевал губами, и от этого заходили усы, они широкими скобками загибались вверх. - Довольно с водой возиться, - строго отрезал полковник: Башкин потянулся к стакану. - Что ж, неудобно сказать?
- Я думаю, что анархизма не надо... - начал Башкин.
- А нужен социализм, так, что ли?
"Что за глупость, ах, какая ерунда, что я говорю?" - думал Башкин, он напряг голову, проглотил слюну. Но мысли рассыпались и шумели, как дробь по пустому полу. Сердце стукнуло, и хотелось пить, пить.
- Нет, нет, - болтал головой Башкин, - я не так думаю.
- То есть позвольте, - громко, широко распахнул из-под усов рот полковник, - а вот это? Позвольте-ка, - потянулся он к офицеру.
Офицер привстал и вежливой рукой протянул большую тетрадь. Башкин узнал свой альбом. Кровь неудержимо напирала в лицо. В ушах звенело. И как издалека он услышал голос полковника:
- А вот это как же нам объясните? - Он приладил пенсне. - Вот тут, вот. Ага, вот. - И он прочел: - "Нужны: эс и эс". Да-с. Так как же? - И он поверх пенсне глянул на Башкина.
Башкин отмахивался головой, он прикусил губу, как от боли, и заерзал ногой по полу. Он не сразу даже вспомнил, что значили эти "С. и С", но он видел, как они там написаны, и этого нельзя говорить, это такое... И он мотал головой и поднимал брови.
- Ну-с? - сказал полковник. - Что, никак не подберете двух слов на "эс"? А вот тут потрудитесь нам объяснить. Вот-с: "Нужно эн-ве". Это, например, как прочесть прикажете?
Полковник снял пенсне и постукивал им по бумаге. Башкин молчал, ежась на стуле.
- Сразу паралич напал? Что ж так жиденько? А позвольте-ка я вам растолкую это, - полковник поднял голос, и голос рассыпался по зале и повис над Башкиным. - Вот, разрешите-ка мне это так прочесть: "нужно Н. В." нужно немедленное восстание. И дальше: "нужны С. и С.", то есть: свержение и социализм.
У Башкина повело рот, он вдруг вскочил со стула, взмахнул до локтя голой рукой - раз! раз! - по столу, кулаком по зеленому сукну.
- Нет! Нет! - хриплым лаем крикнул Башкин и потом: - Ай! Ай!
Он сам не знал , что кричит "ай!" Он бросил стакан об пол и повалился на стул. С ним случился обморок.
Серебро
САНЬКЕ не стоялось, не терпелось. "Не велят, не велят!" передразнивал Санька курьера, и красный, ни на кого не глядя, сбегал через две ступени по банковской лестнице. Казалось, что все знают, что ушел с носом. Санька в расстегнутой шинели дул полным ходом по улице, косо перебегал по снегу через улицы. Захватанная ломбардная дверь крякнула и засопела сзади пневматическим блоком. Санька сразу нашарил глазом "прием золотых и серебряных вещей" и на ходу стал стягивать часы. Две старухи шептались около узла на скамье. Дама в котиковом пальто на весь зал модулировала голосом:
- Мне ведь всего на пять дней, пока му-уж приедет.
- Тридцать два, я сказал, - и в окошечке брякнули о стойку серьги. Дама улыбалась, оглядывалась и вертела головой, как будто ей через грязь перейти, и кто же руку протянет? Санька узнал компаньонку Мирской, узнал по злым глазам. Они торчали из улыбки.
Оценщик вставил в глаз черный обрубок с лупой, а Санька оглянулся на компаньонку. Она шла в угол, и там со скамьи встала ей навстречу дама в стройной бархатной шубке. Меховая шапочка сидела чуть лихо. Черные глаза смотрели надменно и забубенно. Санька узнал Мирскую.
- Что, мало? - сказала Мирская на весь зал грудным голосом. - Снеси и это. Надо ж выручить. - И Мирская, выпроставши из рукава руку, стала другой отстегивать браслеты.
Все обернулись и глядели на эту руку на отлете.
- На, неси! - Мирская стряхивала с руки расстегнутые браслеты, и они звякали подвесками, цепочками. Компаньонка подхватила, сунула в муфту и пошла в очередь.
- Восемь рублей, берете? - сказал Саньке оценщик.
- Да-да, давайте, - схватился Санька. Он глядел на Мирскую. Он никак не ждал, что она может быть такой дамой, настоящей элегантной дамой, без тени крика в строгом шике. Только чересчур заносчивая походка да пристальный вызывающий взгляд. И Саньке непременно захотелось заглянуть в эти глаза. Глянуть разок и пройти. Мирская прохаживалась по залу, ждала свою ведьму. Санька с треугольным квитком шел к кассе. Он остановился на секунду и оглянулся на Мирскую. И вдруг почувствовал, что не Мирская, а глаза узнали его. Мирская, не торопясь, шагала, опустив руку в муфте.
Санька хотел повернуться, пойти. Но Мирская спросила вполголоса:
- Что, пропился? - спросила серьезно, как про болезнь.
- Товарища выручить, - сказал Санька. Не мог не сказать.
- А я тоже: офицюрус продулся, дурак, шулерам. Плачет там у меня. Мирская вплотную подошла к Саньке. - Подержи муфту, - Мирская протянула, не глядя, руку с меховой пушистой муфтой.
Санька засунул руку в мягкую шелковую теплоту, нащупал там кошелек и платочек. А Мирская, закинув руки, перевязывала вуаль на шапочке.
- Не криво? - спросила Мирская, глядя Саньке в глаза. - Влюбился?
- Да, - сказал Санька твердо и спокойно.
- Хорошенькая? - Мирская протянула руку за муфтой.
- Красавица, - мотнул головой Санька. И не спешил отдавать муфту.
Санька смотрел и молчал.
- Приходи ко мне, погадаю. Увидишь, как все выйдет. Приходи днем, часа...
- Дали двести сорок, я взяла, - просунулась компаньонка.
- Ладно, - сказала громко Мирская. Просунула руку в муфту, пожала там Санькину руку и пошла к выходу. Компаньонка в дверях злыми глазами зыркнула на Саньку.
А от кассы кричали из очереди:
- Сто двадцать три. Кто?
Санька глянул на синюю бумажку и бегом к кассе.
Теперь было в кошельке двадцать один рубль, не хватало четырех и мелочи на отсылку. Непременно сегодня! И Санька чуть локтем нажимал, где у него внутри кармана была зашпилена булавка. Что продать? Оставалось продать "Теоретическую химию". Мирская-то, Мирская, как браслеты! Санька шагал, запыхавшись, к дому.
- Треснуть, а достать! - говорил Санька запыхавшимся голосом и чуть не бежал по скользкому тротуару. "Погадаю, говорит. Достать сначала, - сам сказал ведь: двадцать пять, да и надо, надо двадцать пять. Не потому, что сказал, а в самом деле".
Санька отбирал с полки из шкафа книги, которые он любил, самые лучшие; их уже стопка целая стояла на письменном столе, а Санька в шинели и в шапке сидел на корточках и быстро водил пальцем по корешкам книг.
- Не двадцать пять, а тридцать, сорок рублей пошлем!
Он встал и, тяжело переводя дух, жадным взглядом обвел комнату. Из угла серебряной ризой, золотыми венчиками блеснула икона Благовещенья. Санька повернул ключ в дверях, подкатил кресло и встал на спинку. Он снял икону и сейчас же снял фуражку. Полотенцем обтер пыльный киот и торопливо вынул икону. На бархатные края загибалась толстая риза, гвоздика-ми приколоченная. Руки подрагивали, и Санька спешил, подковыривал гвозди разрезательным ножом. И вот отрылась икона спокойного, умиленного итальянского письма, и показалась та самая Богородица, которой он в детстве жаловался с колен, у кровати, на все обиды, плакал от жалости к себе, тепло делалось от этих слез. И тогда казалось, что она жалеет и утешает и говорит, что он хороший, и любит его, хоть все против него за то, что он играл с папиным поясом от халата. Играл во дворе с мальчишками и потом подарил его.
Теперь как будто раскрылась икона, сердцем своим раскрылась, и Санька неожиданно увидел то, что цвело за ризой, как за броней. Риза прорезями слепо глядела со стола. Так было лучше, но так нельзя было оставить: казалось, что сокровенная, таинственная прелесть не вынесет этого обнажения.
"Выкуплю, - решил Санька, - непременно выкуплю". Он вставил икону в киот, быстро перекрестился и, уж больше не глядя в лицо иконы, повесил ее на место.