Виктор повернулся и, дернув дверь, выскочил из вагона.
Санька смотрел Виктору в обиженную спину. Входили новые люди, дули в руки, колотили нога об ногу, и Саньке хотелось, чтобы опять вошел квартальный - помириться? подраться?
- Все равно сволочь, - сказал Санька в треск конки, повернулся и стал ногтем процарапывать изморозь на заиндевевшем стекле.
"Может, и рубаха-парень, да зачем лезть в приятели?" И Санька вспомнил песенку:
Сидел я на скамье,
Со мною мой приятель.
Ах, так его и так,
Квартальный надзиратель.
И Санька улыбнулся и весело оглядел весь вагон.
Санька вышел. Скрип саней, извозчичий звон и "эй" после визга конки приятной музыкой поласкали уши.
Санька нащупал в кармане Алешкины деньги, и снова холодок дохнул под грудью. Санька поднял голову и зашагал крепким шагом. Дыхание поднимало грудь. "Прикладом в морду, - и тогда мы все одни..." Значит, непременно, непременно надо, чтоб это было, - и тогда пойдет дым. Что-то жуткое толкалось Саньке в грудь и сбивало дыхание.
"Трушу, что ли?" - вдруг мелькнуло в голове. И Санька сжал брови.
Заткнись
- АННА Григорьевна - вам! - Горничная протянула сложенный вдвое клочок бумаги, дрянной, замусоленной.
Анна Григорьевна тревожно вскочила, свезла набок бархатную скатерть, выхватила из рук Дуняши бумажку, развернула
И читала, держа Дуняшу за руку. Дуняша глядела в пол. Незнакомым, прыгающим почерком было написано карандашом: "У меня тридцать девять, отсюда гонят. Посоветуйте, родная, как? Простите мне все, все. Башкин".
- Он ушел? - крикнула Анна Григорьевна.
- Мы здесь находимся, - ответил спокойный голос из прихожей, и Анна Григорьевна рванулась вперед.
- Откуда?
- Номера "Ман-репа". Здравствуйте, мадам. Очень просто, что неудобно. Может, зараза какая. Жильцы опасаются. Все же знать надо - не больница, а номера, - и человек назидательно покачал головой. - Ответ будет?
- Скажите - сейчас, сейчас буду. Давно? - Анна Григорьевна совала человеку в руку двугривенный. - Третьи сутки с этой ночи пошли.
Анна Григорьевна покраснела, на минуту сжала у груди руки, Подняла брови над широкими глазами. Дуня захлопнула дверь.
Анна Григорьевна бросилась одеваться. Несколько раз в калошах возвращалась к себе в комнату: деньги, термометр, одеколон и йод, йод! непременно, на всякий случай, совала в ридикюль.
Анна Григорьевна остановила извозчика и тут спохватилась: куда ехать? Она нерешительно сказала, запыхавшись от страха, что забыла:
- Монрепа!
Извозчик отпахнул пригласительно полсть.
- Мон-Репо, - надумалась Анна Григорьевна. - Как все слава Богу...
- Где господин Башкин?
Анна Григорьевна от волнения тяжело дышала грузной грудью.
На полутемной лестнице горел газ, и грязный номерной зло стукал облезлой щеткой об пол. Жареным луком и помадой пахнуло из коридора.
- Боже мой, Боже мой, - шептала Анна Григорьевна, - в такой трущобе третьи сутки. - Она часто дышала, карабкаясь по крутой деревянной лестнице.
Она стукнула в дверь в конце коридора и сейчас же открыла. В узенькой комнате рябые обои, замерзшее окно и койка - Анна Григорьевна только ее и видела.
- Господин Башкин? - сказала она с порога. - Господин Башкин, я боюсь сразу, я с холода.
Башкин поднялся на постели, он сидел. Он протянул без слов вперед руки, потом сжал их у груди и без слов зашатал головой.
- Боже мой, Боже мой! - крикнула Анна Григорьевна и, как была в шубе, кинулась к Башкину. - Милый мой, родной, что с вами?
Она обняла его за голову и целовала в темя, а Башкин плакал. Плакал, и вся боль вытекала слезами. Он совсем лег на плечо Анне Григорьевне, прильнул щекой к бархату, а она, все еще задыхаясь, в неудобной позе, прибирала волосы с его лба.
"Вот ей сказать, сейчас сказать, - летало у Башкина в голове. - И так просто, хорошо сейчас сказать! Все, не думая, не словами, а целиком, как оно есть, куском, как стоит в горле". Он представил со стороны, как лежит его голова на плече этой женщины, а он в этих слезах. И он испугался, что она сейчас отпустит его.
- Анна Григорьевна! - сказал Башкин. И голос сказал совсем не так, как надо было, совсем не то, чего ждал Башкин, и он с испугом чувствовал, что отлетает, отлетает то, когда можно сказать. Он схватился цепкой рукой за плечо Анны Григорьевны и почувствовал, что теперь совсем, совсем пропало.
- Голубчик, вам неудобно, милый, вам же нельзя волноваться, - и Анна Григорьевна бережно опустила голову Башкина на подушку.
- Не могу, не могу! - горьким голосом говорил Башкин, он уткнулся в подушку, натянул по уши одеяло и плакал едкими, ржавыми слезами.
- Успокойтесь, успокойтесь, - шептала Анна Григорьевна и думала: "Дура, дура, валерианки-то, идиотка, не взяла! Ведь хотела".
- Доктор был? - спросила она, когда Башкин затих. Башкин не ответил. Анна Григорьевна осторожно поднялась. Пересела на стул. Башкин крепко прикусил, зажал зубами наволочку.
Анна Григорьевна на цыпочках, осторожно переступая, двинулась к двери.
- Вы уходите?! - вскрикнул Башкин. Анна Григорьевна вздрогнула.
- Я вас напугала, простите. Какой я медведь! Я сейчас, сейчас. Голубчик, я вас не оставлю. - Она подбежала к Башкину и схватила его руку. - Сейчас, сейчас! - и она вышла из комнаты.
Башкин старался забыться, отдаться жару, уйти в болезнь; он закрывал глаза и слышал, как против его двери нетерпеливо скрипели половицы под шагами Анны Григорьевны и как у телефона кричал визгливый женский голос:
- Ну, думаете, как военный, так можете мене пули лить! Ну да! Еще бы...
И слышал, как потом говорила в телефон, тут, напротив его двери, Анна Григорьевна взволнованным, торопливым голосом. Башкин лег навзничь, закрыл глаза и старался глубоко и ровно дышать и с радостью чувствовал, что засыпает.
Санька своим ключом отпер дверь, вошел, и хлопнул замок с разлета. И сейчас же у дверей столовой мать зашикала, замахала рукой.
- Тише, тише, ради Бога! - и вслед за тем вошла в прихожую, шепчась с доктором Вруном. Дуня шла следом с почтительным, грустным лицом.
- Что, что? - спешным шепотом спрашивал Санька, придержав Дуню.
Дуня шептала, опустив глаза:
- Больного к нам в карете привезли. Знакомого. Пожалуйте, я подам! - и схватила с вешалки докторову шубу.
- Пожалуйста, звоните хоть ночью, - говорил доктор, - я сам приеду и поставлю банки. Но повторяю: очень, очень истощен.
Анна Григорьевна сама закрыла за доктором дверь, осторожно придержав замок.
- Кого привезли? - спрашивал Санька. - Кого?
- Башкин, Башкин, - и ужасно, ну, совсем ужасно, - Анна Григорьевна заторопилась. С содроганием трясла головой по дороге.
- А, ерунда! - сказал на всю квартиру Санька. Сказал с досадой, с сердцем. - Врет, как тогда с рукой.
Санька рывком бросил шинель на стул и громко зашагал в комнаты, на ходу чуть не кричал:
- Где он? Где он?
Санька вошел в спальню Анны Григорьевны. Электрическая лампочка была завернута в синий платочек. Синий полусвет туманом стоял в комнате, и на широкой постели Анны Григорьевны, на белой подушке с кружевами, страдальчески закинув вбок голову, лежал Башкин. Анна Григорьевна сидела в ногах на стуле и смотрела ему в лицо.
Санька, не умеряя хода, подошел к кровати и громко крикнул:
- Эй, вы!.. Опять с фокусами? Рука, может быть?
- Тише!.. Что ты? - вскинулась Анна Григорьевна.
- Да оставь, противно прямо! - Санька отталкивал мать. - Башкин! крикнул Санька.
Башкин слегка дернул головой.
Анна Григорьевна ладонью старалась закрыть Саньке рот и всем тяжелым корпусом толкала его к двери.
- Вот нахал! - крикнул Санька и, возмущенный, громко топая ногами, пошел в двери.
- Надька, Надя! - кричал Санька в столовой. - Смотри безобразие какое. Надька!
Санька с размаху злой рукой дернул Надину дверь. И стал. Стал в дверях, держась за ручку, поперхнувшись воздухом, что набрал для крика.