— Фунтами? — удивился Сорокин.
Пристав вспотел, волосы бобриком теперь слиплись и острыми рожками стояли на темени. За окнами задыхалась ночь. Копилась гроза. Все чуяли, как за спиной стоит черная тишина.
Груня молча собирала расстроенные, расковыренные закуски. Смотритель утирал лоб платком с синей каемкой.
Вавич все еще с опаской взглядывал на пристава.
Груня принесла из кухни длинное блюдо с заливным судаком.
— Кушайте, — шепотом сказал смотритель и кивнул на судака. Но все недвижно сидели, рассеянно думали.
И вдруг дальний раскат бойко прокатил по небу.
Все встрепенулись — будто подкатил к воротам, кого ждали, веселый и радостный.
— Спаси и помилуй, — перекрестился смотритель, но перекрестился весело.
— Ну-с, за преданную порядку молодежь, — сказал пристав и, переняв графин из Груниных рук, сам налил Вавичу. — Приветный подарок.
Вавич улыбался. Груня счастливо глядела на Виктора.
— Приступаем, приступаем, — командовал смотритель и махал пятерней в воздухе.
Санька Тиктин любил балы. Санька был танцор и на балы приходил франтом. Сюртук он шил у лучшего портного и «на все деньги». Воротник был не синий, как у всех студентов, а голубой, и сюртук весь чуть длинноватый. Санька танцевал без устали, с упоением, но танцевал в такт, строго. Он не замечал, что делал ногами, как не замечает оратор своих жестов. И в танце Санька невольно проявлял и порыв, и почтительность, интимную веселость и брезгливую сдержанность.
Каждый раз, когда Санька собирался на бал, он собирался трепетно. Казалось, что должно что-то случиться, радостное и решительное, и он волновался, когда распихивал по карманам чистые носовые платки.
Балы начинались всегда концертным отделением с длинными антрактами — ждали артистов. Они надували, опаздывали. Санька взволнованно томился в коридорах, на лестнице и не переставая курил. А из залы глухо слышно было, как бережно, не спеша, подавал баритон последние ноты.
Хлопают. Кажется, на бис собирается.
И вдруг задвигались стулья, и распахнулся зал радостным, трепетным шумом. И Санька слышал в этом шуме и девичьем щебете то самое ожидание, что бросалось ему в грудь и заставляло широко дышать.
Служители в долгополых мундирах с галунами выпихивали из зала стулья и покрикивали через рокот толпы: «Поберегитесь, поберегитесь!»
Барышни в бальных платьях выбегали из уборной и наспех, тайком оглядывались, не просыпалась ли на грудь пудра. Пробегали, изящно семеня ножками, в зал, искали мамаш. Все готовились — сейчас начнется то настоящее, для чего съехались, к чему готовились, как к смотру, как к турниру.
Кавалеры натягивали белые перчатки. Солдаты с трубами деловито усаживались на хорах.
Санька вошел в зал. Огромный четырехугольник паркета шевелился по берегам розовой, белой, голубой кисеей.
Высокий потолок весь утыкан электрическими лампами в квадратах дубовых полированных балок. Еще чист был воздух, прозрачно и ярко виднелись вверху лампы. Это было утро бала.
Санька был в числе распорядителей. Розетка на груди давала ему право, не представляясь, приглашать любую даму. Он обводил взглядом далекие берега паркета.
Студент-дирижер махнул белой рукой в воздухе, и в зал, как дуновением в открытое окно, поплыла музыка. Вкрадчиво замурлыкали трубы, и вальс ровными волнами стал качаться в зале. И Саньке казалось, что под змеистый мотив закачался весь зал, все заполнил вальс, что этим мотивом все думают, все живут.
Бальная барышня Варя — из тех, что ездят на балы без мамаш, улыбалась ему издалека. Санька шел к ней, ступая тонкими подошвами по скользкому полу. Ему казалось, что весь кисейный берег шатается в такт вальсу. Покачивается и знакомая барышня. Но Санька не дошел до бальной барышни. Он заметил, что дирижер уж открыл бал и скользил с короткой полной дамой, почтительно над ней согнувшись. Вот еще пошли три пары, и Санька знал, что сейчас встрепенется весь зал и пойдет толчея, давка. А Саньке хотелось хоть один тур проплыть по свободному чистому кругу.
Барышня, почти девочка, белокурая, сидит, смотрит в туфли. Санька остановился и шаркнул барышне. Она встала, все еще не поднимая глаз, и положила Саньке на плечо руку. Осторожно белую перчатку на зеленый сюртук. Санька взял темп, и барышня легко пошла.