— В сны?.. — Виктория Павловна задумалась, смутно вспоминая кошмары, душившие ее — однажды в вагоне, перед тем, как встретиться ей с Любовью Николаевною Смирновою, и другой, от которого так странно пробудила ее в Рюрикове, в гостинице, Женя Лабеус…
— Угадали, — сказала она. — Арина, действительно, снится мне часто — и всегда нехорошо… в тяжелых кошмарах.
— Блудных? — коротко и деловито спросил Экзакустодиан привычным тоном духовника, слушающего признания исповедницы.
— Н-нет… Может быть, отчасти… косвенно… Но скорее… чаще… просто, противных…
— Ага!
— Невыносимо пугает и не столько — прямо — страхом, как отвращением… Кровь… смрад… разложение… брр!..
— Ага! ага! — твердил Экзакустодиан с удовольствием эксперта, верно попавшего в точку, потирая тощие руки и зловеще, как астролог, кивая остроконечною скуфейкою.
— И вы, пожалуй, правы: именно с оттенком какого-то сквернящего глумления… Хохот, от которого задыхаешься, который бьет по телу железным молотом и разбивает все нервы, так что начинаешь их чувствовать, точно подкожную проволочную сетку…
— Это дьявол, — убежденно остановил ее Экзакустодиан. — Верь мне. Это не простая сонная мечта — это дьявол. Если привидится вновь, спеши читать молитвы против бесов. «Да воскреснет Бог»… «Живый в помощи Вышнего»…
— Да я не помню их… — усмехнулась Виктория Павловна. — В детстве знала — давно забыла…
— Повтори! выучи!.. О, вы несчастные, образованные невежды! Как же возможно так? Вся жизнь наша есть сплошная война с дьяволом, а вы на битву выходите без ружья и сабли!..
— Послушайте, отец Экзакустодиан, — начала Виктория Павловна после короткого молчания, — ну, хорошо, — я попробую стать на вашу точку зрения, — хорошо, Арина была воплощением дьявола, ко мне приставленного, и зато погибла ужасною смертью… Но, ведь, она же погибла не одна: убийца ее, злополучный мальчик этот, фанатик, ваш ученик, умер вместе с нею и столько же ужасно… Этот-то несчастный чем же был виноват?
— А почему он несчастный? — возразил Экзакустодиан равнодушно, почти небрежно. — Воин Христов истребил лютого змия, сам скончался от ран, удостоен от Главы воинства вечного нетленного венка: какое же тут несчастие? Разве мученики за веру несчастны? Смерть, любезная моя, сама по себе, ни счастье, ни несчастье, — все зависит от того, куда потом… Тимошенька, мой незабвенный, сладкий сынок, обрел в смерти блаженство несказанное: со ангелы сопричтен, лик Христов зрит, поет чистые хвалы неизреченному Свету… Его не жалеть— завидовать ему надо… А ведьма твоя — вон — и в могиле не нашла себе покоя. Земля только истлила гнусный прах ее, а она — ты сама свидетельница — носится над землею с отверженным князем силы воздушные и, уподобясь свирепейшим демонам его, тяжко мучимая сама, вымещает свои мучения на тебе: в ужасных привидениях, прилетает пугать, осмеивать и развращать отчаянием твою робкую юную веру… И вот мой совет тебе, сестра: если она опять явится тебя мучить, призови против нее святую память Тимошину. Ты увидишь: чудовище побежит тенью, распадется паром. Ибо воин Христов, истребивший ее из чувственного мира, страшен ей и в сверхчувственном. Молись, зови, и мученик не оставит без защиты бедную, робкую душу, прибегающую к нему с верою и упованием… Что ты так уставилась на меня большими глазами? Какое еще сомнение? Спрашивай: отвечу.
— Хорошо, спрошу, — медленно вымолвила ВикторияПавловна — глубоким и твердым вызовом. — Спрошу… Скажите правду, отец Экзакустодиан: Тимоша ваш сам — по собственному разуму и умыслу — убил Арину или это вы его послали?
Спрашивала и, полная внутренней дрожи, твердила про себя:
— Если он отречется или ответит увертками, я скажу ему, что он — действительно — шарлатан, встану, уйду и навсегда освобожусь от него, как от живого кошмара…
Но услыхала спокойный ответ:
— Я послал.
Кровь живым пламенем заструилась в теле Виктории Павловны.
— Так я и думала! Так я всегда думала! — вскричала она.
А он продолжал:
— Я послал, хотя не знал, на что посылаю. Он пришел ко мне — просить благословения на дело, которое замыслил, не говоря — что… И я благословил.
— Только-то! — медленно выговорила Виктория Павловна, отодвигаясь с презрением. — Ну, это немного, отче Экзакустодиан!.. Этак именно вы и меня на Николаевском вокзале в Петербурге благословили на брак… а? помните?.. «благословен грядый во имя Господне»? Помните?..
— Мне ли не помнить? — отозвался Экзакустодиан с глубокою грустью в голосе, в померкших глазах, во всей поникшей фигуре, — мне ли не помнить минуты, которая — бессознательная — могла изменить весь путь моей жизни, и только чудо — вот когда было чудо — великое чудо! — только безграничная милость ко мне Господа — спасли меня… от тебя, Виктория! от тебя!.. Потому что — истинно говорю тебе: когда я увидал тебя на вокзале, схватил меня дьявол за уши и зашептал в них: