— Соломона, — угрюмо возразил Экзакустодиан, — царь Давид родил от Вирсавии, грешной вдовы, которую он добыл в супружество через величайший из смертных грехов — коварством умертвив ее первого мужа… И не повелел ли Господь пророку Осии взять в жены блудницу Гомерь, дочь Дивлаимову? И родила ему Гомерь сына Изрееля, «град поражения», дочь Лорухаму, «непомилованную», сына Лоамми, что значит «не мой народ»…
— Да, вот, разве по силе этого лестного прецедента! — горько засмеялась Виктория Павловна.
Экзакустодиан смутился, но ничего не ответил.
— Слушайте, о, современный Осия! — продолжала она, — вы такой чудак, что мне как-то совсем не страшно и не стыдно предлагать вам самые щекотливые допросы… Как ни странно ваше увлечение мною, я, кажется, разбираюсь теперь в его происхождении и развитии… Но вчера вы дали мне понять, что это «было — было да прошло»…
— Прошло, — угрюмо подтверждающим звуком, не глядя на нее, следя глазами скучившиеся вокруг месяца облака, повторил Экзакустодиан.
Она подхватила с добродушною насмешкою:
— Так вот, поняв лестное начало нашего оригинального романа, хотелось бы мне постичь и его скоропостижный конец?
Экзакустодиан молчал, мрачный, с белыми лунными пятнами и резкими тенями на худом лице, сделавшимся похожим на те черно-белые рисунки-негативы, к которым, в святочных забавах, дети пристально приглядываются, чтобы потом на белой стене явился им призрак-позитив. Затем заговорил, избегая смотреть на собеседницу, но с достоинством и твердостью:
— Конец ли это, не знаю, ибо все еще боится тебя слабая плоть моя, яко лютейшего из соблазнов. Но Господь не оставил меня своею милостью: образумил меня и положил непроходимый предел моему стремлению к тебе, — удостоил явить, всемудрый и многомилостивый, что ошибся я: ты не та — еще не та суженая моя, которой ожидаю и уповаю…
— Несомненная истина, — улыбнулась Виктория Павловна. — Но как вы дошли до нее? что именно вам глаза на меня открыло?
Экзакустодиан отвел глаза от месяца и весь пощурился.
— То, что ты замуж вышла, — объяснил он просто и грустно.
И, видя, что Виктория Павловна смотрит на него с не совсем понимающим удивлением, быстро придвинулся, теперь сверкая глазами прямо ей в лицо, горящий болью и негодованием:
— Как же ты не понимаешь? Если бы Господь уготовал в тебе свою избранницу для меня, неужели Он допустил бы, чтобы я сам, своими руками, отдал тебя — благословил святым именем Его в супружество другому мужу?
Виктория Павловна отвернулась, не выдержав пламенного взгляда его, и, бледная, с закушенною губою, возразила:
— Об этом судить не умею и не берусь. Но, отче Экзакустодиан, вы ужасно мною говорите о моем браке и придаете ему непомерно большое значение… А, между тем, вы, который так много знаете обо мне, как же вы того-то не знаете, что брак мой — фиктивный?
Он усмехнулся с досадою, с презрением:
— Что это — фиктивный брак? Не знаю такого… не бывает…
И — в усмешке и голосе его зажглась ненависть, когда он, не дав ей возразить, продолжал едко, чеканно:
— Все-то вы комедии строите, комедии и маскарады, — вы, интеллигенты, образованные… С кем, дурачки? с кем? С Богом, всемогущим владыкою земли и тверди! Ах, вы, несчастные! Господа всеведущего обмануть и провести воображаете, Церковь зовете в союзницы ваших плутней!.. Ну, и что же? Удалась тебе плутня твоя? а? Обманула ты Бога? а? Вступила Церковь с тобою в компанию, чтобы произвести подлог брачный?..
И, опять не дав ей, потупленной, ответить, наклонился к уху ее и злобно зашептал:
— Фиктивный муж? — да? Одно звание да бумаги, а брака нет? да? А в Труворове что было? а? Несчастная! Да — хочешь ли, я назову тебе день и час, когда он — фиктивный-то муж твой — впервые спал с тобою? Каждый шаг твой там мне известен, каждая ночь сосчитана..
Виктория Павловна, испуганная, резко отодвинулась от него, порывисто встала… Поднялся и он…
— Я не ожидала, что за мною шпионят так внимательно… — произнесла она, растерянная, дрожа голосом, задыхаясь, чувствуя, что новая неожиданность выбила ее из колеи, и изумление лишает ее обладания собою. — Но, если так, то вы должны знать и то, что это вышло случаем… только непроизвольным, диким, болезненным случаем, которого я стыжусь, который проклинаю…
— Знаю, — властно остановил ее Экзакустодиан: поскольку она растерялась, постольку он чувствовал, что забирает силу и овладевает ее смущенным воображением. — Все знаю, бедная сестра моя! И — как приходил художник, чаявший пробудить в тебе бурные страсти для себя, но ожививший их для другого… Как ты боролась с ним и самою собою, как победила соблазн и прогнала его… все известно мне, Виктория! И — подивись же теперь и умились милосердию Божию о тебе: на самом краю адской пропасти стояла ты — на границе непрощаемого греха, которым дьявол соблазнял тебя совершенно надругаться над принятым тобою таинством… И что же? Не чудесно ли Господь обратил зло в благо? Не очистил ли он скверну уже готового свершиться греха, обратив его в исполнение закона? Не нашла ли ты там, где искал поглотить тебя блуд, мирного и невозбранного супружеского объятия, за которое не в праве осудить тебя ни Бог, ни люди, ни ты сама, ибо…