Но, при чем тут припутались Колымагина с Смирнихою, оставалось, все-таки, неясным.
Однажды, на пути из Рюрикова в Правослу, на перегоне к последней от станции Белые Ключи, когда поезд шел землями князя Белосвинского, сосед Ивана Афанасьевича, незнакомый купец-русак, восхитился:
— Эки угодья! И хозяйство сколь превосходное! Если вы, господин, изволите быть из тутошних, не скажете ли, чье будет?
Иван Афанасьевич назвал. Купцу имя князя Белосвинского оказалось хорошо известным. Завязался разговор.
— Да, — сказал Иван Афанасьевич, — поместья несравненные. Можно сказать, одни в империи. Но — сегодня они принадлежат князю Белосвинсвому, а чьи будут завтра — даже неизвестно…
— А что? — удивился купец. — Неужели разоряется? При подобных капиталах, даже как бы невероятно….
— Нет, с чего ему разориться, состояние из первейших в России. Но князь человек уже не молодой, больной, не женатый, а, между тем, последний в роде. Один — как перст. Помрет, — наследников нет, — вот вам и выморока!
— Как не быть наследникам на подобное богатство? — отозвался купец, — было бы болото, черти найдутся…
— Найдутся, — заметил с ближней скамьи басистый господин, отчасти похожий на Оливетова, но плотный, одутловатый, сизоносый, в висячих усах без бороды и в дворянской краснооколышной фуражке. — Это вы, почтеннейший, напрасно, будто род князей Белосвинских вымер. Скоренько хороните. Есть родственники. Когда я служил в Сибири по переселенческому делу, то имел одного князя Белосвинского даже помощником своим… Вероятно, очень далекая родня, потому что человек был совершенно бедный, жил одним жалованьем, — однако, все же, был князь Белосвинский… Но, сколько я слышал, этот мой бывший товарищ князь, лет пять тому назад, помер чахоткою…
— Вот видите! — победно возразил Иван Афанасьевич.
Но усатый господин остановил его предостерегающим кивком преогромного мясистого указательного пальца, украшенного сердоликовым перстнем с печаткою.
— Но, — учтительно продолжал он, — этот мой князь Белосвинский имел в Омске старушку-сестру, вдовицу, по мужней фамилии госпожу Доброкостину…
— Как-с? — насторожился Иван Афанасьевич: фамилия показалась ему знакомою.
— Доброкостину… И у этой госпожи Доброкостиной была дочь, которую я имел честь знать лично. Девица уже в то время была немолодая, собою нехороша и характера престранного: от юности ханжа… Все то по монастырям да богомольям, все то с монахами да монашенками… Многие даже полагали ее одержимою религиозным умопомешательством… А, между тем, несомненная княжеская кровь и, если эта девица Доброкостина еще существует на свете, то вот вам уже и наследница после князя Белосвинского… И подобных, поди, сыщется не одна!..
Случайный, вскользь прошедший, разговор в вагоне дал Ивану Афанасьевичу ключ к занимавшей его загадке. Фамилию Доброкостиной он, положительно, слышал, и ему казалось, что — как будто слышал от Василисы. Если да, то, стало-быть, госпожа эта — в колымагинской компании, к которой она подходит и по характеру своему, как описывал ее усатый проезжий в дворянской фуражке. А если она в компании Колымагиной, тогда понятно, зачем последней понадобилось разбить свадьбу Виктории Павловны с князем:
— Нашли спасения души вероятную наследницу, закрепостили ее, поди, себе всякими неразрывными цепями и ждут способа приступиться, через нее, к князевым капиталам. А тут, вдруг, на-ка — князь жениться вздумал, невесту нашел… Разве потерю подобного расчета возможно снести? Это — кому ни доведись, — ад! Виктория Павловна еще спасибо скажи, что ее только отстранили, могли бы и извести… Очень просто… За деньги-то разве то еще делают?..
По приезде в Правослу, Иван Афанасьевич постарался искусно повыспросить сестру Василису, что за птица такая живет на свете — госпожа Доброкостина — и насколько она Василисе известна. Темноликая девица отвечала охотно, с полною свободою, из чего Иван Афанасьевич мог заключить, что из существования госпожи Доброкостиной на Петербургской стороне никакой тайны не делается. Все, что рассказал о Доброкостиной проезжий краснооколышный господин, Василиса подтвердила, хотя и в ином освещении, говоря об этой девице, как — мало-мало, что не святой. Но, так как она дошла уже в подвигах своих до степеней высоких и удостоилась дара благого молчания, то в грешном и суетном мире она — не жилица. Разумом — как ребенок. Если бы Авдотья Никифоровна Колымагина не имела о ней материнского попечения, то пришлось бы ей плохо среди людей, принимающих ее за полоумную, невнимательных, насмешливых. Пожалуй, и пить-есть забыла бы, и в лохмотьях находилась бы, — так велика ее задумчивость о божественном и небрежение к себе… О родстве Доброкостиной с князем Белосвинским Иван Афанасьевич Василису не расспрашивал, боясь, не сообщила бы она о том Виктории Павловне, а та догадлива… Но ему казалось, что Василиса в родство это и не посвящена, так как она несколько раз упоминала и подчеркивала, что Доброкостина девица одинокая, сиротливая, более, чем небогатая. Только, что уж очень неприхотлива, содержать ее — грошей стоит, а то, без помощи Авдотьи Никифоровны, хоть руку на мосту протягивай либо с голода помирай..