Она внимательно меня слушала. Кивала. Потом села на скамейку и сказала:
«– Я тебя понимаю».
«– Как ты меня можешь понять, если ты девчонка?» – гневно возмутился я.
«– А ты что думаешь, девочки ничего не чувствуют?»
«– Чувствуют. Наверное. Откуда мне знать» – грубо ответил я.
«– Мы чувствуем еще больше, чем вы глупые мальчишки, у которых только одно на уме!»
«– И что же это у нас на уме?» – поинтересовался я.
«– Я не знаю» – ответила она.
«– Да, веселый выдался разговор. Ты так не считаешь?» – съязвил я.
«– Нет. Я не усмотрела в нем ничего смешного. Мне больно. Отвратительно и горестно на душе» – сказала она, замолчала и отвернулась от меня.
Я заметил, как заслезились ее глаза.
Я спросил, что случилось и почему ей больно. Она ответила, что она чувствует те же самые чувства, что и я. Что никто ее не слушает, никто не воспринимает ее слова и поступки всерьез. Что никому она не нужна, кроме самой себя. Что все к ней безразличны; всем плевать на то, что у нее на душе: что она по-настоящему чувствует и думает.
Она заплакала. Я подвинулся к ней ближе. Чувствуя запах ее тела – запах роз и белоснежных лаванд. Попытался упокоить. Положил руку на ее плечо. Она отпрянула. Получилось неловко. Решил спросить:
«– Почему ты думаешь, что ты в руках несправедливости?»
Она обернулась, посмотрела в мои глаза и сказала:
«– Моя мать умерла, когда мне было три года. Я даже не помню, как она выглядит, какого цвета ее глаза. Какой у нее был голос, звонкий или спокойный, мягкий или грубоватый. Я не помню запах ее теплой кожи, запах ее волос. Она осталось лишь в моей памяти, да и то в виде размытого пятна, которое поет мне колыбельную, но я не слышу слов. И от этого больнее всего. У меня даже нет ее фотографии. – Она зарыдала еще сильнее, но продолжала говорить. – Мой отец умер, когда мне исполнилось пять лет. Я помню его хорошо и отчетливо. Помню его красивые очертания лица: вытянутый лоб, глубоко посаженные карие глаза, горбатый нос, острый подбородок и длинную шею. Все еще слышу, как он поет своим грубым, но музыкальным голосом. Когда он пел, я либо смеялась, либо плакала. Он был так добр ко мне. Он единственный кто меня понимал».
Она долго молчала, и я был не вправе нарушать повисшую тишину.
«– Когда я осталась никому не нужной – сиротой, меня выгнали из дома, из моей любимой комнаты, где я любила проводить все свое свободное время. И заселили в пустом коконе, где не было ничего, кроме твердой и неудобной кровати. Голые стены. И эхо, которое звучало, как последняя надежда на спасение от одиночества. Меня держали в этом коконе – взаперти! – ровно семь дней и восемь ночей. Я думала, что сойду с ума. Потом в кокон зашли женщина и мужчина. Они смотрели на меня, странно и подозрительно улыбались. Сказали, что они мои приемные родители: мачеха и отчим. И вот – я живу теперь со строгими и жестокими невежами, которые ненавидят меня, игнорируют, унижают, заставляя беспрекословно выполнять всю работу по дому, чтобы хоть как-то окупить их, как они говорят, «невыгодную покупку». А если «мамино» задание не будет выполнено в установленный срок, то она начинает меня бить розгами, пока я не потеряю сознание. Они меня никогда не любили и видимо никогда не полюбят. Они никогда меня не понимали и никогда не поймут».
Она снова замолчала, чтобы спросить у меня:
«– Ты все еще думаешь, что я в руках справедливости?»
«– Мне, правда, жаль тебя. Я не представляю свою жизнь без родителей. Они у меня самые лучшие, добрые, любящие и понимающие. Без них – я не выжил бы».
«– Выжил бы. Я ведь жива. И не надо меня жалеть».
«– По сравнению с твоими бедами мои беды кажутся ничтожными и настолько мелкими, что их даже невидно вблизи».
«– А мне вот сейчас по-настоящему жаль, что я тебе сейчас обо всем рассказала» – сказала она.
«– Почему?» – спросил я.
«– Потому что между нами невозможна дружба».
«– Это еще почему?».
«– Потому что!».
«– Ты ведь из другого мира? Ты – дух, который живет в спортивной школе?» – спросил я.
«– Нет. Да. Откуда ты знаешь?» – опешив, спросила она.
«– Я о многом знаю. Думаешь, почему я тебя вижу, а другие – нет?»
«– Потому что… ты – особенный» – сообразила она.
«– Что-то вроде того. Ну, все равно спасибо за комплимент. Так из кого ты мира? Из подземного или космического?»
Она не отвечала, глядя в мои глаза.
«– Пускай это будет для тебя маленькой тайной» – сказала она. Потом добавила. – «Я потом скажу».
«– Как скажешь. Кстати, ты так мне и не объяснила, почему мы не можем дружить? Встречаться?»
«– Потому что ты человек, а я – дух. Мои приемные родители будут недовольны, и если узнаю о том, что я общаюсь с тобой, меня вообще убьют».