– Он – это я. Я – это он. Мы – едины. Не хочу вас разочаровать, но я уже не хочу с ним расставаться, – ответила Виктория.
– Это хорошо. Вы будет замечательной матерью.
– Спасибо.
– Придете ко мне в следующий раз… так… уже забыла… двадцать четвертого. Через десять дней. – Врач протянула ей талон. И попрощалась. – До свидания, Виктория. Приятно было с вами поболтать.
– До свидания. Мне тоже.
«Дневник Виктории».
Третья глава рукописи о лживом священнике, который совершил непростительный грех.
Отчего мир наш гниет, как опавшая листва, а от чего цветет, как алая роза на скалистой горе?
Раньше я бы с трудом ответил на этот вопрос. Но сейчас, когда я сам совершил грех, я отвечу с легкостью, ибо мне открылась простая, но страшная истина; истина высокомерного и тщеславного лжеца, прародителя людского горя и беды. Да, да, прародителя. Я священник снаружи, но дьявол – внутри.
Когда цветет…
Когда люди бескорыстно помогают друг другу. Когда любят и уважают друг друга, словно всем мы – Царство Небесное. Когда рождаются дети (цветы нашей жизни!). Когда они уже повзрослевшие идут против зла (наркотиков, бессердечия, жестокости), навстречу добру и добрым поступкам; к миру, без Зла и похоти, что навечно в наших сердцах.
Когда гниет…
Когда люди ненавидят друг друга: кто-то из-за зависти, кто-то из-за корысти и подлости, кто-то из-за невежества, кто-то из-за социального статуса и расового отличия, кто-то потому что так хочет, так желает; просто так (это самое страшное!). Когда люди истребляют друг друга (сколько было войн – даже и не счесть!), уподобляя себя грешным демоном, чьи сердца прогнили в жестокости и бессердечии, а их души пропитались в сладко-приторном соусе крови и смерти. Когда наше дерево лжи и лицемерия возрастает, а не увядает; оно тянется к самым небесам, чтобы потом мы, смертные, покаялись за свои грехи перед Ликом Божьим.
Но для чего?
Для чего мы молимся, если мы полностью погрязли в своем невежестве, в чужой крови? Ибо уже никакое прощение Господа нас не спасет и не излечит наши больные души, ибо мы уже мертвы. И единственный выход спастись – это умереть, чтобы заново воскреснуть чистым и непорочным дитем.
Я грешен. Я сею зло, вместо добра. Я предал тебя, мой Бог. Нет мне прощения…
Последнее предложение Виктория зачеркнула. Задумалась. Написала следующее: «Что я хотела сказать этими словами?». Зачеркнула. Закрыла дневник. Положила его в ящик стола. И пошла на кухню, готовить жаркое к приходу Антона.
Антон пришел в шестом часу. За окном шел сильный, косой дождь, барабаня по карнизу.
Когда Виктория увидела в коридоре Антона, она заметила, что он сегодня чрезмерно возбужден и активен. Зайдя в коридор, напевая мотивчик старой песни, он быстро снял кроссовки, подбежал к Виктории, чмокнул ее в щечку, обнял, взял на руки и закружился на месте.
И кружился, пока у него не закружилась голова; брякнулся попой на пол вместе с Викторией.
Они засмеялись.
– Что с тобой, Антон? Ты случайно не болен, сегодня?
– Я болен любовью, поэтому я такой безумный! И вообще, что за вопрос-то такой?
– Ну, ты сам подумай… нормальный муж стал бы таскать свою пухленькую жену на руках? – Она засмеялась. – Мне кажется, нет! А ты как думаешь?
– Мне понравился твой акцент на слове «пухленькой». – Он, смеясь, навалился на нее и стал целовать ее изящную шею. – Сладкая моя, хочу тебя заверить в одном неоспоримом факте: мужчина, влюбленный в женщину, пойдет на любую глупостью, на любое безумство, на любой подвиг.
– О мой герой, я уже поняла это! Приятно, что ты все еще в меня влюблен. Столько лет вместе…
– Что значит «все еще влюблен!»? Не понял, объясни-ка малограмотному?
– Когда-нибудь я тебе надоем. И все. Так бывает.
– Только не со мной. Не с нами. Ты мне никогда не надоешь, если, конечно, не будешь обзывать себя пухленькой.
– А что вроде бы неплохое слово?
– Ужасное слово. Ты у меня самая стройная и прекрасная.
– Правда?
Она прильнула к его губам.
Два сердца, соединившихся прочными и одновременно такими хрупкими, узами, горели, потухали и снова возгорались в зыбком, одиноком и таком мистическом закате, когда их губы смыкались в сладострастном поцелуе, который давал больше, чем надежду; он дарил прочную веру, окаймленную золотым сечением любви.