– Да. Самая-самая. Мне не хватит всех слов, чтобы описать твою неземную красоту, которая кружит мне голову, когда я на тебя смотрю.
– Ты мой хороший. Самый-самый лучший. Я люблю тебя. – Их губы снова соединились в поцелуе. – И никогда не разлюблю. Пусть это звучит по-детски наивно и простодушно.
Вдоволь нацеловавшись, они встали с пола, и пошли на кухню. Пока Виктория накрывала на стол, Антон сбегал к машине, извлек оттуда синий пакет и пошел обратно домой.
– Виктория, у меня для тебя небольшой сюрприз, – сказал он и подошел ближе к плите, где стояла Вика. – Помнишь, ты меня просила подумать насчет новой – детской – комнаты для нашей крохи? Так вот – я все продумал и хочу поделиться с тобой некоторыми соображениями. Присядь.
Он вытащил из пакета два рисунка.
На первом рисунке была изображена комната, в которой больше преобладал голубой цвет. Обои по замыслу художника изображали голубое звездное небо. В углу, возле окна, лежали на полу большие мягкие игрушки; рядом – крохотный голубой столик, на котором возвышали мягкие кубики. В центре комнаты стояла высокая деревянная кроватка; сверху на подножке крутились разноцветные шарики. Напротив кровати – мебельная стенка серо-голубого оттенка.
На втором рисунке преобладали два цвета: фиолетовый и салатный. Потолок – салатового цвета (на нем летали божьи коровки, бабочки, птицы), а стены – фиолетового. На правой стене была нарисована большая желтая ромашка; на противоположной стене – поляна желтых одуванчиков. Мебель та же самая, что и на первом рисунке только расставлена по-другому.
– Ну и как тебе мои шедевры?
– Классные. Ты такой молодец, – похвалила его Виктория.
– Какой тебе больше нравится рисунок?
– Второй, – уверенно ответила она. – Определенно второй. Первый вариант слишком мальчишеский. Вторая комната, нарисованная тобой – мечта для любой девочки. Я бы сама не отказалась там жить.
– Замечательно. Ты одобряешь дизайн. Так? – Вика кивнула. – Значит, ты не против, чтобы я приступил к ремонту?
– Нет. Но ты уверен, что справишься?
– Я – нет. Мы – справимся. Не сомневайся.
– Я ничего не умею. Честно.
– Ничего сложного. Я тебя научу.
– Хорошо. Что у тебя еще в пакете?
– В пакете? Не скажу! – Он мотнул головой, спрятав пакет за спину. – Даже не мечтай.
– Нууу скажи… не будь таким злыднем.
– Неа. Злыдни умею хранить секреты.
– Я все равно узнаю.
– А я его спрячу, и ты его никогда не найдешь.
– Ты уверен?
– Ха. Да, уверен. – Он повернулся к ней спиной, достал из пакета мягкого медвежонка. Повернулся к ней, держа в руках игрушку, прижав ее к груди. – Это подарок, Виктория не тебе, а нашей дочери.
– У меня был такой же мишка, когда я была маленькая, – сказала Виктория и подошла ближе к мужу. – Ее первая мягкая игрушка. От папы. Как мило. Ты такой заботливый.
Они снова поцеловались. И принялись за еду.
Когда они поели, Антон сказал:
– Надеюсь, ей понравится мой подарок.
– Обязательно. Любой подарок от папы или мамы – это лучший подарок для ребенка. Уж я-то знаю.
– Меня никогда не баловали родители. Не то чтобы игрушками, а даже вниманием, которое они тратили только на себя. Чертовые эгоисты.
– Не надо ругаться, Антон. Они твои родители.
– Обычно родители радуются, когда у их взрослых детей рождаются свои дети, а не делают из этого проблему всемирного масштаба. Все еще слышу ее слова: «Что теперь скажут люди, когда узнают, что я стала бабушкой?». Дрожь по телу от таких рассуждений. Боль на сердце от ее бессердечия и бесчувственности.
– Не говори так. Она – твоя мать.
– Мать? Вопрос: мать бросает отца и маленького сына на три долгих года ради карьеры, чтобы потом вернуться ни с чем и без ничего, надломленной, брошенной, несчастной?
– Я…
– Ты бы бросила?
– Нет.
– Вот и ответ на вопрос. Знаешь, я вот думаю, что если бы она не вернулась, что было бы тогда? Было бы лучше для нас с отцом? Я думаю, да. Я никогда бы не увидел ее отчаянья, безумия, хладнокровия, ледяного взгляда, полного боли и ненависти. Не услышал бы в свой адрес толику неблагоразумных речей. Не стал бы свидетелем рухнувшего мифа о великой карьере актрисы. Не стал бы свидетелем постоянных стычек, недомолвок, презренных взглядов между родителями, которые закончились для отца сначала безучастной окаменелостью некогда доброго характера (не зря говорят, что люди, живущие вместе, похожи друг на друга), что привело к нашему отторжению друг от друга, а потом к приступу, повлекшему за собой смерть. Смерть как облегчение от маминого нытья и вечного недовольства; от ее тирании. – Антон посмотрел вверх. – О боже! Отец! Мы так и не простили друг друга. А теперь уже поздно. Слишком поздно. Ты умер, а я – живу, чтобы вспоминать о той ссоре, которую можно было избежать, если бы… я – гордец, я…