– Что вы сказали? Домовой, мертв? Вы его убили?
– Да, убил, – хладнокровно ответила он. – Но у меня не было выбора. Либо он, либо я.
От этих слов Виктория застыла на месте; из глаз бежали слезы, губы дрожали. Он ревела, но пыталась не показывать ему свою слабость. Ей было больно, но он не видел ее истинной боли. Да и смог бы он ее увидеть?
– Вы убили собственного сына? Вы? – дрожащим голосом спрашивала она. Ее глаза выражали боль и скорбь, гнев и злость. – И теперь, когда преступления совершено, вы оправдывайте себя, что выбора не было.
– Именно.
– Выбор всегда есть. – Виктория еле сдерживалась, чтобы не зареветь. Встала с кресла, сделала шаг вперед и рухнула на пол. – Если хотите меня убить, то убейте сейчас. Я не буду сопротивляться. И не потому что я не хочу, а потому что я так слаба, что даже не могу встать с пола, не говоря уже о том, чтобы сопротивляться вашей силе. Это глупо. Пронзите меня мечом. И дело с концом. Я больше не намерена слушать вас, ибо вы мне противны. Вы – ничтожество, с которым зазорно вести диалог. Вы – сыноубийца! Вы проиграете войну! Именно из-за вас падет ваша Великая армия! Вы совершили непростительный поступок, поэтому ждите немедленной расплаты за ваши грехи.
Отец Домового рассмеялся и спросил:
– От кого?
– От того, кто выше всех нас.
– От Бога, что ли?
– Кто знает. Кто знает.
– Ты глупа! – сказал он и опустился на колени.
Отец Домового обхватил левой рукой Викину шею, а правой – вытащил из ножей меч. Меч сверкнул в свете луны. Он поднес меч к ее лицу и стал водить по нему.
– Боишься? – спросил он.
– Нет, – обманула она.
– А как же твоя семья? Твоя дочь? Твой муж?
– Они справятся без меня.
– Ты врешь, ты боишься умирать. Боишься. Только ты не хочешь в этом признаться.
– И никогда не признаюсь.
– Ты глупа! – воскликнул и всадил меч в ее живот.
Виктория не воскликнула, не закричала, а просто опустила затуманенные глаза на меч, воткнутый в ее живот, из которого хлестала алая кровь. Потом посмотрела в глаза тирана. И улыбнулась. Только она улыбалась не ему, а Домовому, который хромая шел к отцу, подняв вверх меч. Его руки, лицо, доспехи обрамляла запекшаяся кровь; он был бледный, словно мертвец, восставший из мертвых.
– Чему ты улыбаешься? Смерти?
– Да. Твоей. – Когда она говорила, из-за ее рта бежала кровь, капая на пол.
– Что? – спросил он и обернулся.
Последнее, что он увидел, как Домовой наносит смертельный удар.
Меч рассек воздух, снес его голову.
– Домовой, ты жив! – сказала она, глядя на него с любовью.
– Да. Я жив. – Он опустился на колени, обнял ее и увидел мяч, воткнутый в ее юное тело. – Ты ранена. Нет…
– Пустяки. Я родила дочь, – похвасталась Виктория, закрывая глаза.
– Я так рад. – Он поцеловал ее, придерживая, чтобы она не упала. – И ты, должна выжить ради нее.
– Я умираю.
– Нет. Ты не умрешь. Рана пустяковая.
– Мне холодно, Домовой. Я вижу то, что ранее не видела.
– Что ты видишь?
– Яркий свет! – ответила она, глядя не на него, а куда-то вдаль, в пустоту. В бесконечность. – Как красиво!
– Не оставляй меня, Виктория! Не умирай!
– Я люблю тебя… люблю… и всегда любила…
– Я тоже тебя люблю.
Виктория закрыла глаза.
– Виктория? – Нет ответа. – Вика? – Тишина. – Проснись! Проснись! – Он проверил пульс. Не прослеживается. – НЕТ! – закричал Домовой. – Не умирай! Проснись! Проснись!
Он снял доспехи. Из раны все еще сочилась кровь. Он взял на руки Викторию и понес в свою комнату, чтобы положить ее на кровать.
Его мир двоилась и расплывался. Думал, что не дойдет.
Он положил мертвую Викторию на кровать, укрыл одеялом. Потом сам лег рядышком, обнял, пожелал спокойной ночи.
И закрыл глаза.
НАВСЕГДА.
Прошло полтора часа, как Викторию увезли на кресле-каталке в операционную.
Время остановилась, замедлив свои невидимые стрелки. Антон не находил себе места. То ходил взад-вперед по коридору, залитым дневным светом, то садился на кресла, расположенные вдоль западной стены, то вскакивал с них, как ошпаренный, и бежал к окну, чтобы удостовериться, что его окружает реальный мир, а не мир сновидений и фантазий. Ему не верилось, что это происходит наяву. С ним.
Он пытался не думать о плохом, но это было так же невозможно, как невозможно не думать о существовании таких понятий, как Добро и Зло.
Антон разбавлял мрачные мысли светлыми воспоминаниями.
Воспоминания его успокаивали, он возвращался к ним снова и снова. То он перемещался, чтобы посмотреть на школьный спектакль, где они с Викторией играли главные роли, то в книжный магазин, где случайно столкнулись после четырехлетнего перерыва, то на качели, спрятанные под густой кроной высокого дуба. И еще в тысячу мест, греющих его душу.