– А ничего! Я значит ему все рассказала, а он тут, понимаешь ли, лежит и молчит, как партизан. Давай колись, уважаемый! Или я тебе выгоню из комнаты.
– Аа. Прости. Я мечтаю о двух…как бы этого сказать…вещах. Я мечтаю, стать, как вы. То есть человеком, а не духом. И мечтаю о том, чтобы отец меня не отправлял в питкант,…ой прости в колледж,…где я должен жить и учиться вместе с другими мальчиками и девочками, как я. Ты представляешь, вдали от дома на долгие и мучительные шесть месяцев.
– Значит ты об этом. – Она задумалась. – О твоей первой мечте я узнала еще тогда, когда мы только познакомились. Помнишь, у дерева? – Домовой кивнул. – Ты был такой крохой!
– Ты тоже! Я все еще удивляюсь, как ты так быстро вымахала, что стала выше меня.
– Баскетбол творит чудеса, – подметила она и засмеялась. – Но не будем об этом. А второй твоей мечте я впервые слышу. Ты мне в последнее время только о колледже и твердил. Что как там будет здорово: друзья, общение, веселье, новые знания и открытия. Почему ты передумал? Я не понимаю. Что случилось? Это же было твоей мечтой? – изумился он.
– Потому что…потому что…
– Говори, как есть, Домовой, – ласково прокомандовала она.
– Потому что мы не сможем видеться полгода, – выдавил из себя Домовой.
– Что ты сейчас сказал? – недоумевая, спросила Вика.
– Я сказал, что мы не сможем видеться шесть месяцев.
– Кто тебе такое сказал?
– Вчера мне об этом сообщил отец. Он извинялся, что не оповестил меня раньше и, не говоря ни слова, скрылся в своей комнате. А я продолжал стоять и смотреть в пустоту, пытаясь переварить сказанное отцом.
– Почему он тебе сразу же не сказал об этом? – возмутилась Вика. – А ты никак не можешь отказаться от учебы? – Она осеклась. – Ой, прости, я, кажется, сказала сейчас лишнего. Подло такое просить. Знаю. Ты должен учиться так же, как и я.
– Я сам не хочу. Но…
– Но должен. Вот так весть…и… когда ты уезжаешь?
– Совсем скоро. Первого января. Сразу же после Нового года.
– Боже! Через три дня, – вскрикнула она. – И за полгода не будет ни единой возможности встретиться? Ты не спрашивал у отца? Хоть какую-нибудь весточку написать, послать сможешь?
– Боюсь, что нет, – сказал он, посмотрев на расстроенную Викторию. – Ты не переживай… мы сможем видеться во снах.
– Не ободряет, – почти шепотом проговорила она. – Не верится, что тебя не будет сто восемьдесят дней и столько же ночей. – Она посмотрела на него. – Что же я без тебя буду делать? Ты мой единственный друг, не считая подружек.
– Я не знаю…вот поэтому я и сейчас лежал и мечтал, чтобы не уезжать в колледж, а остаться с тобой. И чтобы не видеть сейчас твое опечаленное личико, по которому вот-вот побегут слезы.
– На самом деле, если я сейчас заплачу, то не от горя, а скорее от радости.
– Что?
– Ты, наконец, осуществишь свою мечту. Хоть ты в данный момент мне доказываешь, что не хочешь ехать, я вижу, что ты, как и прежде, страстно желаешь уехать от отца и учиться вместе со сверстниками. Просто ты расстроился – и чего лукавить, я тоже – из-за такого пустяка, как расставание на каких-то шесть месяцев. Они пролетят, и не заметишь. И мы снова встретимся…
Заиграла мелодия мобильного телефона.
– Извини. Мне нужно ответить. Звонит Иришка. – Она вышла из комнаты, вытирая слезы. – Алло. Приветик. Как дела?
Наговорившись по телефону с Иришкой, которая переживала из-за завтрашнего состязания (Виктория ее тщетно успокаивала), Вика зашла в комнату и, почувствовав нарастающее напряжение, решила сменить тему для разговора, чтобы больше не вспоминать о скором расставании. Ведь у них есть еще три дня.
Вика посмотрела на часы и охнула, когда увидела, что стрелки часов показывают десять часов вечера.
– Мне пора в постель. Завтра тяжелый день, – сказала она.
Они пожелали друг другу спокойной ночи, и Домовой скрылся в шкафу. Вика включила ночник, легла в постель, укутавшись под одеяло, достала из-под подушки дневник в твердом переплете, на котором был изображен белый Пегас с величественными крыльями, открыла на страничке тридцать восемь и начинала писать.
«28 декабря 2003 года!»
«Здравствуй, мой дневничок! Странный сегодня день! Хотя нет, лучше сказать – ужасный!
Сначала в школе у меня какая-то … (не буду здесь писать бранное слово!) украла дорогущую бесцветную помаду из сумочки, а потом на уроке русского языка учительница взъелась на меня из-за того, что я «штрихом» замазала ошибку в домашней работе. Учительница сказала мне, что это некультурно и неуважительно по отношение к ней – и к ее предмету – и по этой причине она не может поставить мне пятерку, только слабую тройку с минусом. Ты представляешь, дневничок? Домашняя работа без единой пунктуационной, орфографической и синтаксической ошибки, а она мне ставит жирную тройку с минусом в мою тетрадь. В тетрадь, между прочим, отличницы. Скажу честно, мой дневничок, я расстроилась не на шутку. И более того впервые обозлилась и разгневалась на учительницу и обозвала ее «старой каргой» и в слезах выбежала из класса. Я, наверное, рыдала минут двадцать. И еще столько же бы прорыдала, если бы не Иришка и Кристи, которые еле-еле успокоили меня. Я не могла поверить в то обстоятельство, что я получила – причем получила незаслуженно – тройку. Для меня тройка – это смертельный приговор. Но потом, успокоившись и почувствовав вину перед Тамарой Яковлевной, я благоразумно подошла к ней и извинилась. И на мое удивление, она тоже стала извиняться. Пообещала, что эту тройку не будет ставить в журнал. Но предупредила, что, если она еще раз увидит «штрих» в моих домашних работах, которые она задает, то непременно влепит мне двойку. Я уже хотела возразить и снова ее обозвать «старой каргой», но в последний момент передумала и послушно согласилась. Хоть все и обошлось, все равно чертовски неприятно было показывать маме тройку в тетради (если бы девчонки знали, что я все еще показываю маме тетради, они бы меня непременно засмеяли!).