– Викуля, надень мамкин халат, – развязывая ей руки, говорил дед. – Держи лапушка. Иди к пруду или на родник. Я здесь все приберу. Ты только помни о том, что все были живы, когда ты приходила. Запомни, солнышко мое, – говорил ей дедушка, спешно помогая одеться. – Забери то, что раньше было платьем. Бросишь в домике. Ты ему перевязала рану, он на тебе разорвал платье, но ты от него вырвалась. Бежала за мной и встретила меня на полдороги. Иди, родненькая, иди, – говорил он, снимая с плеча ружье.
Вика двигалась, как во сне, в голове были слова деда: « Пруд, родник, живые все, полдороги, вырвалась». Михаил Иванович проводив внучку за порог, вернулся в комнату, проверил пульс у дочери и ее сожителя. У обоих пульса не было. Он закрыл широко распахнутые глаза дочери. Поднял с пола небольшой топорик, обухом которого стукнул приезжего, вынес его и бросил в яму туалета. Вошел в дом, где приезжий начинал приходить в себя. Михаил Иванович легко подтянул его к печке, которая была обрамлена железным уголком, усадив его подальше от пистолета. Рана на голове была небольшой и немного кровоточила. «Надо было сильнее бить. Как же земля таких иродов носит? Ведь нелюди они», – говорил он чуть слышно.
– Скорую вызови. Не хочется подыхать. У меня кровь плохо сворачивается, болезнь такая. Видишь, повязка совсем мокрая, да и голова раскалывается. Давай, дед, не тяни. Я тебе денег отстегну.
– Вызову, когда хозяйство спрячешь, да расскажешь, что здесь произошло. За что ты их убил? – тихо спросил Михаил Иванович.
– Катьку я не хотел, а Васька за козла ответил. Они все равно были не жильцы. Их давно приговорили за присвоение чужого, еще до того, как вычислили. Сумку мне подай. Девку трахнул, так она сама этого хотела.
– Так хотела, что ты ей руки связал? – спросил дед, двигая сумку ногой ближе к приезжему.
– А ты докажи, – огрызнулся тот, не чувствуя за собой вины в смерти двух человек, еле застегивая штаны и расстегивая сумку.
Михаила Ивановича вдруг осенило: «Не поспей я вовремя, он бы убил и Вику, как свидетеля. Как же я старый дурак до этого не додумался. Нет, парень, тебе не скорая нужна, а большая потеря крови. Пусть твоя болезнь тебя и накажет». Он взял парня за плечи. «Дай посмотрю рану, – говорил он, а сам переместил свои руки к его ушам и с силой приложил его затылком о металлический уголок печки. Парень затих, а по печке побежал кровавый ручеек. Заглянул в расстегнутую сумку, где действительно было много денег и всяких украшений. Деньги, перевязанные резинками, были наши и «чужие». Полотенцем, которое висело у рукомойника, он вынул несколько пачек знакомых купюр, опустил их в пакет, лежащий на столе, а сумку закрыл этим же полотенцем. – Ладно, Катюша сама выбрала себе эту дорогу. Но за что все это Вике? – говорил он вслух, а на глазах были слезы. – Как девчонка переживет такое унижение? Не сломается, справится ли?» Он, переворачивал табуретки и, вкладывая пистолет в руку приезжего, не сразу заметил в проеме двери свою супругу, и продолжал тихо сокрушаться. А заметил, когда Мария Никитична тихо оседала на порог с широко раскрытыми глазами.
– Маша, Машенька, – плакал Михаил Иванович навзрыд, звал он жену, пока не понял, что она не дышит. – Господи, за что? За что нам такое страшное наказание? Он брел по поселку, как пьяный. Слезы застилали глаза, и он шел, как в тумане. – Степан Кузьмич, у Катюшки в доме беда. Там в доме все мертвые и машина чужая, – говорил он участковому. – Помоги мне, один я не справлюсь. Там и Маша моя. Удар ее хватил, как все это увидела, а мне еще Вику найти надо.
Участковый вызвал наряд из городка, дальше помогли соседи, а Михаил Иванович, найдя внучку в домике лесника, тем временем успокаивал ее. Она свернулась калачиком на кровати, укрывшись старым полушубком. Ее била не то нервная дрожь, не то озноб.
– Как ты, лапушка? – спросил дед дрожащим голосом. – Ты не переживай, я сохраню все в тайне. Время лечит. Я тебе вещи принес из дому.
– Я на пруду была, только эту грязь, деда, никакой водой не смыть. Прости меня, – она обхватила деда за шею, как в детстве и, положа ему свою голову на плечо, горько заплакала. – Такое клеймо теперь на мне. Я сама себе противна. Мне жить не хочется. Как там мама?
– На кого ж ты меня одного оставишь? Тебе, лапушка, жить надо. Нет больше Катюшки с Василием, но и подонка этого больше нет. В город его увезли. Ты не думай об этом. Я кроме трупов в доме ничего и не видел. Только у нас еще одна беда. Сердце бабушки не выдержало всей этой картины. Нет больше Марии Никитичны.