Русский шансон что ли слушать собрался? Или иностранный язык изучает без отрыва от основной работы? Да, в общем-то, какая тебе, милочка, разница...
Потянулись тоскливые минуты. Левая рука, та что в наручнике, начала неметь. Танзиля ее потирала украдкой, чтобы не злить Бурундучину, вперившегося оловянным взглядом в экран планшета. Ей сильно хотелось пить, но попросить у него воды она не решалась. Вспомнила, что рядом, на подоконнике, должна стоять лейка для полива «триффидов», как обзывала их Викуся: двух разросшихся злобных опунций, крепенького шарика маммилярии, детеныша агавы и столетника обыкновенного, среднерусского. Вспомнила и про клубок деревенской пряжи, из которой собиралась связать на зиму носки, с воткнутыми в него спицами, и оставленный между горшками по разгильдяйству.
И что тебе эти железяки, Асадуллина? Рассчитываешь подозвать бандита томным голосом, предложив поцелуй, а когда тот приблизится, вонзить ему спицу в глаз или ухо? Заманчиво. Весьма. Только не учла ты, дорогуша, что навряд ли этот битюк соблазнится твоими прелестями, ты все-таки оценивай себя верно. И, самое главное, ответь: разве ты сможешь ударить человека спицей в глаз, каким бы уродом он ни был? Да хоть бы и в ухо? То-то, старушка. Возможно, твои воинственные пращуры и скакали по степям, размахивая саблями и снимая врагам головы направо и налево, но их лихой удали в тебе нет, цивилизация скушала и переварила. Хотя... Хотя, будь у Танзили сабля... Но сабли не было, не было под рукой даже ножа для чистки картошки. Лишь пучок спиц да лейка с водой, да в горшках «триффиды».
Вика купила электрошокер. Для тебя купила, между прочим. Велела выработать привычку и выходить к калитке с шокером. Зачем, спрашивается, покупала? Зачем инструктировала? Танзиля даже вспомнить сейчас не могла, где в данный момент находится орудие самообороны. На тумбе возле двери? Или в кармане кофты, которую она накидывает по вечерам, прогуливая Яшку? Старая ты кобыла. Старая и выжившая из ума.
Странно, но она вздремнула. Очнулась от скрипа половиц. Битюк расхаживал по кухне, инспектируя шкафы и полки. В холодильнике он уже побывал, выудил оттуда нарезку колбасы, остатки корейки, коробочку с плавленым сыром. Поразмышлял над початой бутылкой мартини, которым изредка баловала себя Викуся, и, поколебавшись, поставил пузырь обратно.
Танзилю он игнорировал, как будто ее тут и не было вовсе. Обнаружив батон в хлебнице, соорудил бутерброд, принялся жевать, причмокивая. Ей вновь захотелось пить, сильнее, чем прежде, но она терпела. Ну, его, придурка. Может, и вправду сунет ей в рот грязную тряпку в качестве кляпа. Или вспомнит угрозу про ноготок. Лучше уж жажда.
Интересно, отчего до сих пор все тихо? В смысле, а где же полиция? Неужели Вика не обратилась? Разве не это она имела в виду, когда обещала что-нибудь придумать? Или ей не поверили? Если поверили, то почему медлят? Хотя что Танзиля знает о полицейских операциях... Вполне возможно, что дом уже окружен и скоро начнется атака.
Словно услышав ее мысли, битюк громко прочавкал:
– Слышь, коза, а что за шибздики у твоего забора толкутся?
Недоеденный бутерброд он оставил на краю стола и теперь всматривался в экран планшета, который так и таскал на себе, закрепив на плечевом ремне, похожем на портупею.
– О чем ты, служивый? – спросила его Танзиля, догадываясь, о чем он.
– У соседей спиногрызы есть?
И он постучал пальцем по экрану, как будто Танзиля могла видеть, что там за шибздики или спиногрызы. Но она поняла и вопрос, и его подоплеку. Не дура.
– Есть детишки, как не быть. Мальчишки, восемь лет и двенадцать. Они к забору подбегают, потому что у них там шалаш. С соседской стороны, не с моей.
Битюк какое-то время подозрительно всматривался в силуэты пацанья на сетке монитора, потом успокоился. Подцепил со стола остатки бутерброда и в один прием сунул в пасть, облизав пальцы напоследок.
Танзиля пробовала сделать вдох, но у нее получилось не сразу. Она окаменела, как от приговора. Приговор и есть. Это не планшет. Или не обычный планшет. Это какая-то хитрая прилада, которая сканирует окрестности.
Бандиту не понадобится сторожко красться от окна к окну и, отодвинув вороненым стволом занавеску, всматриваться в заросли кустарника у забора или в выползающие из-за угла тени. Он будет предупрежден о приближающейся угрозе с помощью маленькой электронной штуковины, предупрежден гарантированно и вовремя. И когда сюда ворвутся омоновцы, с грохотом вышибив оконную раму, хозяйки в живых уже не будет. Бурундучина сказал, что он отморозок. В этом смысле Танзиля ему верила.
Кто ж на Вику наехал, такой архистрашный и серьезный? Хотя, это тоже неважно...
Ссутулившись, ни о чем не думая, Усмановна застыла на своем табурете. Ноги затекли, рука в наручнике от неудобной позы онемела, мозги онемели. Туго как-то соображается. Да и что она может предпринять?
Хорошо еще, что бандит к ней интереса не проявляет. Танзиля в относительной безопасности, пока Вика не выполнит его требования. А что дальше? Задушит? Или зарежет? Да хоть бы и стрельнет, Усмановне такие подробности казались незначительными. Вот ведь вляпалась, так вляпалась, старушка.
Прошло часа два, наверно, и Танзиля заметила, что сидящий в кресле битюк помрачнел. Скучно ему стало, бедолаге. А, может, из графика выбивается, кто его, отморозка, знает. Он опять потащился к холодильнику, извлек мартини, открутил пробку, понюхал. Брезгливо поморщился, но все же выхлебал золотистой жидкости почти на треть. Презрительно процедил: «Бабье пойло», однако обратно бутылку не убрал, а приткнул на полу возле кресла.
Зашелся звоном городской телефон. От неожиданности Танзиля вздрогнула, и сердце бешено заколотилось. Бандит поспешно встал и отправился искать аппарат. «Але, слушаю внимательно», – ерничая, проговорил он, сняв трубку в гостиной. Ему что-то ответили, и тогда он спросил с издевкой: «По тётьке соскучилась?».
Танзиля догадалась, с кем он говорит. Про балаклаву соврал, про отпечатки соврал, их тут навалом. Велел приезжать, обещал быть честным и благородным. Девочка поверила. Сейчас, небось, мчится, торопится «тётьку» выручать, а что ее тут ждет по приезде?
Потом, уже со своего мобильника, он звонил какому-то пану и повеселел окончательно, а вот Танзиля поняла, что конец ее близок. И Викин тоже.
Но не верилось, не верилось, что жизнь сочтена часами! Или минутами? Возможно, что и минутами. И крепко верилось одновременно.
Странно, но страх ее отпустил, отодвинулся на задний план, стушевавшись под натиском адреналиновой бури, бьющей тугим смычком по нервам, заставляющей кровь грохотать в висках: «Да сделай же ты хоть что-нибудь! Делай! Делай! Делай!».
Только что она могла сделать? Метаться на привязи и выть по-звериному, срывая голосовые связки? Пожалуй, не стоит. От такого концерта у сволочи лишь аппетит разыграется, легкого конца тогда не жди. Да и девочке достанется.
Надо взять себя в руки и не клацать зубами от нервного перевзвода, и загасить трясучку. Отвлечься на что-нибудь надо. Какое-нибудь воспоминание зацепить. Счастливый эпизод из прошлого близкого-далекого прожить еще раз.
Но зацепить ничего не получалось, лишь размытые обрывочные картинки из детства. Маленькая Танзиля с братиком Фаридом, мама с отцом. Домашний уют. Беляши по выходным. Их семья тогда жила в большой коммунальной квартире на Чистых прудах, занимала целых две комнаты. А соседями по коммуналке были Зина, вагоновожатая, с пятилетней дочкой Надюшкой да пенсионерка Марья Кузьминична, бывшая начальница техбюро с механического завода, неразговорчивая и злая.
Потолки в их квартире были высоченные, стены толстые, окрашенные масляной краской в желто-песочный цвет. В сильную жару к ним можно было приложить ладонь или щеку и почувствовать прохладу.
Там было ее счастье, там оно и осталось.
Потом жильцов расселили, выкупив метры. Дом уж больно хорош, принадлежал до революции какому-то фабриканту. Семья переехала в пятиэтажку с картонными стенами и низким потолком, зато в отдельную трешку.
Танзиля закончила школу, вышла замуж, развелась, не обзаведясь детьми. Второй раз выйти не получилось, да и не стремилась она. Обожглась сильно. Вернее, намучилась. Потом учеба в технологическом институте на вечернем отделении, работа в котельной, работа в ЖЭКе, работа замом по АХО в интернате для сирот. Там и прижилась-приработалась. Дом вот этот купила, добавив к половине денег, вырученных с продажи родительской квартиры, немного своих. Родители к тому времени умерли уже. Фарид, брат, разбогател на торговле стройматериалами, а с его женой Рушаной поладить не получилось, поэтому встречаются редко.